Когда пролетариат всего ожидает от «государства», приписывая последнему чудодейственную способность исцелять все недуги, и забывая, что государство, даже отобрав у капиталистов всю прибавочную ценность, не может иметь больше того, что создает рабочий класс сверх необходимого для его собственного существования, — то это свидетельствует лишь о незрелости пролетариата. Созидателем всех ценностей является труд, а не государство. Суеверное представление о том, что государство способно создавать ценности, возникло благодаря той системе бесконечного выпуска бумажных денег, которую установили во время войны три великие империи восточной Европы, и которая была ни чем иным, как мотовством, расточением запасов, накопленных десятилетиями усердного труда. Чем дольше продолжается подобного рода расточение без соответствующего собственного производства, тем ужаснее конечная катастрофа.
Стремление к всемогуществу коммунистического государства и вера в его чудодейственную силу столь же ошибочны, как и анархистская боязнь государства. Нам необходимо государство для того, чтобы справиться с капиталом, но чем меньше мы будем к нему прибегать в деле социалистического строительства, тем больше последнее сможет удовлетворить пролетариат.
Из всех европейских наций англичане в этом смысле более всех созрели для социализма, несмотря на свою слабую социалистическую организованность. Нигде в мире уважение к личности, самостоятельность и энергия не развиты в пролетариате в такой степени, как в Англии, и нигде так не сильны организации рабочего класса. В России, напротив, население больше, чем в каком-либо другом из крупных государств Европы, привыкло ожидать избавления от всех своих зол сверху, от государственной власти.
И потому Англия, а не Россия, в наибольшей степени способна создать общественно-организованное производство, означающее действительное освобождение рабочего класса. Не нужно быть безусловным сторонником «гильдейского социализма», чтобы понимать, что в нем содержится гораздо больше освобождающего социализма, чем во всех попытках русских большевиков организовать государственное производство на бюрократической основе.
Если по отношению к государству надо стать на точку зрения не анархическую, а критическую, то тем менее мы можем признавать анархию в крупном производстве. Мы знаем, что свобода самостоятельного производителя, свободно распоряжающегося своими средствами производства и совершенно независимого также в организации своего предприятия, несовместимо с современным крупным производством, высокая производительность которого одна только обеспечивает благосостояние для всех при коротком рабочем дне и, следовательно, большей продолжительности времени отдыха и свободы. На большой фабрике рабочий является лишь маленьким колесиком крупного механизма или, правильнее, лишь отдельным органом большого организма. Он должен быть подчинен единому общему плану. Эта необходимость не уничтожается от того, что фабрика из капиталистической превращается в социалистическую, и единственным изменением, — правда, очень важным, — является на первых порах лишь то, что социализированное предприятие начинает служить иным целям. Его назначением является теперь уже не обогащение отдельного капиталиста, но увеличение достатка всей совокупности трудящихся.
Приспособление к планомерному хозяйству является для каждого рабочего в социалистическом обществе абсолютной необходимостью, но оно не должно быть основано на игнорировании личности, а ставит лишь задачу — сочетать подчинение отдельного рабочего общему порядку с максимальной возможностью развития его сил. Но такая постановка вопроса исключает всякого рода трудовые повинности по схеме Троцкого.
На первый взгляд можно было бы подумать, что Троцкий стоит на той же точке зрения, что и мы. Так, на стр., 137 своей книги он жалуется на то, что «руководящий слой рабочего класса» в России «слишком тонок»:
«Болезнь простого русского человека заключается в стадности, в недостатке индивидуальности, т. е. как раз в том, что воспевали наши реакционные народники, и что Лев Толстой возвел в перл создания в лице Платона Каратаева: крестьянин растворяется без остатка в своей общине, подчиняется своей земле. Совершенно ясно, что социалистическое хозяйство может держаться не на Платонах Каратаевых, а на мыслящих, богатых инициативой и сильных чувством ответственности рабочих… Социалистическая солидарность не может быть основана на отсутствии индивидуальности, на стадности».
Совершенно верно. Нужно только удивляться тому, что Троцкий, несмотря на понимание этой связи, все же приходит к трудовой повинности, и что он на русской стадности собирается строить социалистическое общество. С нашей точки зрения эта стадность не только объясняет крах большевистского социализма, но и успех большевистской диктатуры и зарождение идеи трудовой повинности. «Мыслящие, богатые инициативой и сильные сознанием ответственности рабочие» не дали бы себе навязать ни того, ни другого.
Впрочем, у Троцкого имеется великолепное средство сочетать стадность русской массы и недостаток индивидуальности в ней со своим пониманием социалистических задач. Так как — рассуждает он — в России среди революционеров имеется так мало самостоятельных личностей, то их надо сделать диктаторами (на фабриках) для того, чтобы они могли руководить своими стадными сотоварищами и воспитывать из них сильные самостоятельные характеры.
Аналогичную мысль высказал до Троцкого еще Ленин, и я в свое время его за это критиковал. Троцкому это дает повод обвинить меня в «оскорблении величества» русского пролетариата, — тому самому Троцкому, который в своей книге объявляет человечество сперва ленивцами, а затем и стадными животными.
Он утверждает, что я поношу русский рабочий класс, что я обвиняю его
«в недостатке сознательности, жизненной мощи, самоотверженности, настойчивости и т. п. Русский рабочий класс — издевается Каутский — столь же мало в состоянии сам выбирать себе полномочных вождей, как Мюнхгаузен был в состоянии вытащить себя за свои собственные волосы из болота. Это сравнение русского пролетариата с хвастуном Мюнхгаузеном, который будто-бы сам себя вытащил из болота, является достаточным показателем того бесстыдного тона, в котором Каутский говорит о русском рабочем классе (стр. 80)».
В самом деле, разве мыслимо большее бесстыдство, чем сомневаться в способности русского пролетариата самого себя вытащить за волосы из трясины? Под волосами, конечно, надо подразумевать диктатора.
В действительности же я сказал следующее:
«Столь же мало, как Мюнхгаузен мог сам себя вытащить за волосы из болота, столь же мало может и рабочий класс, которому не хватает сознательности, жизненной силы, самоотвержения и настойчивости (собственные слова Ленина) сам себе избрать диктатора, который бы его поднял, и которому он бы мог безвольно подчиняться во всех делах, требующих сознательности, жизненной силы, самоотвержения и настойчивости» (Терроризм и Коммунизм, стр. 126).
Об этом заключительном предложении Троцкий не упоминает ни слова, и это доказывает, что