Аппетит у них был на все, не только на мясо – даже на вареное дерево, кашу из репьев и подсолнуховые семечки, выложенные на газете сушиться. Такое блюдо они съедали вместе с газетой.
Но эти рычащие существа знали, что Марина занимается их родом-племенем, помогает и ее принимали за свою, не облаивали, не рычали, на улице иногда приветливо виляли хвостом.
Ноябрь того года, насколько я помню, был снежным. Снег падал мелкий, колючий, злой, частый, заносил с краями каждую выбоину, канаву, щель, даже маленькие выковырины, засыпал, будто песком, все ломины и трещины, конца-края этим холодным колючим налетам не было.
Иногда примораживало, и сильно примораживало, земля, плохо укрытая рассыпчатой крупкой, кое-где просто неряшливо, с огрехами, потрескивала, словно бы от натуги, кряхтела – трудно ей было, холодно, может быть, даже голодно – кто знает? В один из таких серых дней на земляную плошку у нас под окнами уселся незнакомый щенок и начал призывно тявкать.
На него поначалу никто не обращал внимания, но потом обратили – слишком уж жалобно и очень настойчиво тявкал он, не случилось ли чего?
Первой к нему вышла Марина, угостила несколькими кругляшами колбасы. Щенок колбасу конечно же съел, но не это было главное – он обрадованно засуетился, завилял обрубком хвоста, залопотал что-то на своем молодежном сленге и стал звать Марину с собой, делал это очень настойчиво, с жалобными всхлипами, и Марина не заставила себя ждать, двинулась за щенком – интересно было, куда он ее зовет?
Щенок привел ее к большой, похожей на длинную нору трубе, валявшейся около колодца, в которую плоскими прокисшими пластами было навалено сено – старое, позапрошлогоднее, пахнущее дерьмом, еще чем-то тяжелым, вызывающим тошноту… На сене лежал другой щенок с вывернутой лапой и откинутым в сторону, словно бы отделенным от тела хвостом.
– Ох! – сердобольно воскликнула Марина, протянула к лежащему щенку руку. Напрасно она это сделала – псина взвизгнула испуганно и, щелкнув зубами, впилась ей в руку.
Зубы щенка, оказалось, имели бритвенную остроту – словно бы специально были заточены, пальцы тут же окрасились кровью. Марина ахнула – было обидно и больно, она же ничего худого не сделала этой безногой собачонке и не собиралась сделать, совсем напротив – хотела помочь, но вон во что вылилось благое намерение… Тьфу!
Задняя лапа у собачонки висела на нитке, ее надо было бы отхватить ножом и ни о чем больше не беспокоиться, а вместо ноги пристегнуть какую-нибудь чурку, предварительно обстругав ее ножом, и собачонка, если только не захлебнется в своих испражнениях, очень скоро к ней привыкнет, будет бодро стукать деревяшкой по асфальту, но Марина за нож не взялась, решила выходить, вылечить собачонку, заняло это у нее ни много ни мало полгода, столько же она потратила на Серого, и, представьте себе, откушенная лапа, хотя и обильно гноилась, срослась с бедром – кость все-таки не была повреждена окончательно.
Новая собачонка, оказавшись в коллективе барбосов, получила весеннее имя – Майка, быстро привыкла к нему и уже на следующий день, когда Марина звала ее, откликалась тонким чистым голосом.
Сообразительна Майка была невероятно, любую ситуацию просчитывала мгновенно и, хорошо зная главное правило пулеметчика – вовремя смыться, – научилась стремительно исчезать.
Пуглива она была, как фруктовая муха, взлетающая от любого, даже малого, движения воздуха, если видела человека, то поджимала хвост так, что он даже закрывал ей нос, и готова была залезть в любую щель и надолго затихнуть там.
Более трусливых собак, чем Майка, я не встречал. Видать, у нее было тяжелое генетическое наследство.
Встречая на улице всякого нового человека, Майка была готова выть от страха, не только забиваться в земляные норы и тараканьи щели, и нисколько не изменилась, даже когда подросла, повзрослела, прожила бок о бок с людьми несколько лет и теперь уже вряд ли когда-либо изменится: боязнь мертво вжилась в нее… Навсегда.
Единственный человек, которого она принимала безоговорочно, позволяла трепать себя за уши, щекотать, расчесывать, выщипывать свалявшуюся шерсть, крутить ее хвостом, – а хвост у Майки вырос роскошный, пышный, как настоящее опахало, с таким хвостом не пропадешь, – была Марина.
Всякий раз, видя Марину, Майка начинала расплываться в улыбке – у нее чуть зубы не выпадали изо рта, она вообще растекалась по пространству, переворачивалась вверх лапами, восторженно ерзала спиной по полу либо по земле, громко ахала, это она научилась делать, как настоящая великосветская дама, потом ахала, что-то пыталась объяснить… На своем собачьем языке, естественно.
В общем, Майка, несмотря на пугливость, искренне радовалась жизни, оживленно крутилась на прогулках, от людей пряталась в кустах, а вот в вольере умудрялась занять очень достойное место: ни Серого, ни Рыжика она не боялась, чувствовала себя вольно, ежели что-то было не так, могла тявкнуть горласто и даже пустить из уха противника кровь, откусив от него небольшой уголок, и, гася в себе смачный звук, отплюнуть в сторону. А вот с людьми так не получалось.
Операция с ухом была хоть и болезненная, но зато очень эффектная, испугать могла кого угодно, у всякого пса кровью бывала измазана вся морда и от испуга по-чертенячьи вытаращены глаза.
Все три собаки были для Марины одинаково дороги, она не выделяла ни одну из них, чтобы одарить лишним куском колбасы или насыпать в миску побольше сухого корма, хотя Майка, по-моему, была ей все-таки ближе других.
Может, потому, что Майка была слабее Серого и Рыжика, у нее долго не заживала покалеченная лапа, сочилась гнойной влагой.
Когда в Одинцово, в хорошо известной Серому ветлечебнице, Майке сделали рентгеновские снимки, оказалось, что внутри лапы, в мышцах, застряли несколько костяных осколков.
Они и загнивали. Пока их не уберет хирург, нога будет источать гной, сукровицу, еще что-то, связанное с болью. И Майке сделали операцию. Настоящую. С анестезией, блокирующими уколами, чтобы не очнулась раньше времени и не тяпнула хирурга за пальцы. А пальцы хирурга – такие же дорогие, как пальцы хорошего пианиста, может быть, даже еще дороже, поскольку пальцы музыканта лишь способны принести эстетическое наслаждение, родить приятные чувства и не более того, а пальцы хирурга спасают людей.
Операция прошла успешно, хирург остался ею доволен, поскольку было одно «но»: такие, казалось бы, простые операции не всегда ему, человеку безусловно талантливому, удавались… Странно, конечно, но увы, жизнь вообще странная штука.
Через неделю Майка порхала над землей и по земле, как бабочка – буквально летала: ни болей, ни хромоты, ни