Так в вольере стала жить пара собак. Но этим дело не ограничилось: Марина была не из тех, кто довольствовался малым, если уж установлена сетка на земле и она – прочная, не имеет щелей, то значит, за сеткой должен обитать полный штат жильцов… Никаких половинок.
К поселку нашему той порой прибился рыже-белый пес с пышным хвостом и хитрой мордой – явно представитель какой-нибудь полублагородной породы, которого пьяные хозяева случайно забыли на пикнике.
Пес быстро разобрался, кто в поселке есть кто, и пристрял к комендантскому коттеджу – сам себя там прописал. Надо заметить, что привел Бима, как прозвали нового поселенца внуковские жильцы, сын некоего Кужлева – неведомого господина, прикупившего себе довольно вкусный участок земли, хотя к писательскому миру он имел примерное такое же отношение, как мы с Мариной к ловле лососей на Аляске или к сбору каучукового сока в Малайзии, – никакого, но открылся ельцинский базар и пошел большой торг, на территории поселка появились четыре новых хозяина…
Кужлев-сынок вначале думал пристроить Бима на своем поместье, купил ему ошейник, пару мисок – для еды и воды, но Бим, говорят, не приглянулся матери, хозяйке поместья, она вытолкнула новосела ногой за ограду, и когда Бим хотел протиснуться обратно, заползти в один мягкий уголок, который уже облюбовал, мадам энергично запротестовала:
– Нет, нет, нет!
Ничего Биму не оставалось делать, как прибиться к комендантскому коттеджу, и это было окончательное решение. На имение Кужлевых, оказавшееся таким негостепреимным, он поглядывал теперь, нехорошо морща нос, и если бы умел плеваться – плюнул бы: больше туда он не попал ни разу.
Характер у Бима был не собачий, какой-то иной, не знаю, чей, но не собачий, это совершенно точно. Обычно серьезные псы чужих собак на свою территорию стараются не пускать, мертво стоять будут, изгрызут зубы о чужие кости до основания, забьют зубы волосом противника, но не пустят. А Бим, наоборот, таскал в поселок чужие собачьи компании и те отрывались на нашей территории по полной, устраивали такие хороводы, что людям становилось тошно; Бим на этих горластых вечеринках главенствовал, находился в центре внимания и это ему нравилось.
Дело дошло до того, что детишек, приезжавших в поселок, чтобы погулять по лесу, подышать березовым и еловым воздухом, поиграть на грибных полянах, взрослые боялись выпускать на улицу, поскольку в поселке образовалось несколько собачьих банд и это было опасно. Взрослые из дома без какой-нибудь увесистой клюки уже не выходили.
Богатые буратино, поселившиеся на писательской земле, избрали свою тактику – они эти стаи подкармливали, каждый день покупали им два-три мешка калорийного собачьего корма, вскрывали упаковку и выкладывали еду где-нибудь на видном месте.
Собачьи банды это ценили, людей, которые покупали им корм, запоминали и не трогали. Моя Марина также причислила себя к богатым буратино, чьи тугие кошельки лопались по швам от банкнот, и тоже покупала бандам корм.
Ее интерес, связанный с опасениями, был понятен: зубастые бродяги могли напасть на Рыжего и Серого, когда она выйдет с ними на прогулку, а напав, не пощадят не только собак, но и человека. Таких примеров только в одном Подмосковье можно насчитать сколько угодно. Арифмометра не хватит… Вот Марина и страховалась, хотя денег имела с гулькин нос.
Дело дошло до того, что в подвале нашего коттеджа, где проходили все коммуникации – и водная, и газовая, и сточная, – поселилась большая свора, голов пятнадцать, собаки были разных мастей и пород; по ночам поселенцы устраивали такой вой, что не спал не только наш дом, а и половина поселка, утром народ вставал со слезящимися глазами, держась руками за гудящие от недосыпа и боли головы.
Диких собак пришлось из подвала выселять. Акция была силовая, прошла в полном безмолвии; опасные псы ушли, все щели, ведущие в подвал, были законопачены, забиты, засыпаны, замазаны, на дверь повешен надежный замок. В подвал собаки больше не вернулись, но и поселок не покинули – задержал Бим.
Не знаю, что он наговорил дикой стае, но она рассредоточилась по ближайшим закуткам, щелям, трубам, сараям и продолжала держать поселок в напряжении. Более того – Бим пригласил еще собак, через пару дней псиной начал пахнуть даже снег.
Кроме взрослых, сильных собак в этой орде имелись и щенки, совсем еще молодые, с глазами, лишь недавно прорезавшимися. Щенки так же, как взрослые собаки, азартно тявкали, взвизгивали, выли жалобно, когда мороз прихватывал им мокрые зады… Более того, в одной из стай появился очень опасный бойцовский пес с железными челюстями – питбультерьер.
В одиночку бойцовский пес мог запросто справиться со всей нашей колонией – с поселком от первого дома до последнего и прибавить к этому числу еще пару окрестных деревень.
Все собаки – и щенки, и питбуль, и прочий лающий четверногий люд, – все были приглашены в поселок Бимом; он словно бы хотел выжить людей из коттеджей, а на их место заселить собак.
Тут даже ежу стало понятно, что от Бима надо избавляться, рядом с ним ходит беда и лишь благодаря счастливой случайности пока ничего не стряслось. Но очень скоро беда может прорваться и тогда держитесь, люди, звери и прочие существа, имеющие живые души.
Все суки в округе – собачьи матери, – принадлежали Биму, он их обслуживал, потому все чаще и чаще попадались щенки, похожие на него, ни с кем их не перепутаешь, этакую смесь белого с рыжим, плюс тупая морда, похожая на обрубок полена, – скоро весь поселок будет состоять из одних бимов.
Собак в поселке становилось все больше.
Через некоторое время Бим исчез.
Я могу лишь предположить, что с ним произошло. Кто-то из поселковых автовладельцев, – а их у нас много, отдельные господа вообще владеют легковушками размером с железнодорожный вагон, – однажды посадил пса в машину и вывез за пределы Московской области, в Тверскую либо в Рязанскую губернии, там высадил, развернул свой вагон и укатил домой.
А Бим остался осваивать новые территории и причинять беспокойство их хозяевам.
Но собачьи войска, собранные этим беспокойным псом, продолжали жить в нашем поселке и наводить страх на народ. Еды войскам не хватало и они начали покусывать своих соплеменников, могли оттяпать и ногу, и голову – если любили мозговые косточки, и выесть часть живота, могли вообще