Мир сразу сделался иным, появились краски, звуки рождали не только уныние; в окно было видно, как под домом медленно движется поток автомобилей, готовый в любую минуту остановиться и спечься в большую пробку.
Жизнь шла своим чередом и не так уж, оказывается, была она плоха.
В следующее посещение поликлиники я вновь зашел к терапевтше. На сей раз она уже не была похожа на завитого дикобраза. В ней было что-то совсем иное, рыбье – модная дама сделала себе новую прическу. Даже не знаю, как ее описать.
– Вы знаете, ваш дристусол ничем не помог, – с порога бухнул я.
– Да-а? – Она удивленно покачала ухоженной головой. – Всем помогает, а вам нет… Тогда я выпишу золотой дристусол. Он обязательно поможет. – Терапевтша ткнула отточенным пальцем в одну из бумажных башенок и сморщилась – то ли попала ногтем в деревяшку либо угодила, извините, в дохлую лягушку, в следующий миг преодолела в себе отвращение к квакающей дохлятине, оторвала нужный листок и произнесла тоном телевизионного диктора, ведущего передачу о борьбе с тараканами:
– Купите – не пожалеете.
– Ну что ж, – только и оставалось сказать в ответ.
Золотой дристусол, как и дристусол обычный, в аптеке имелся, только стоил он столько, что сумму было неприлично произносить: полторы тысячи рублей с хвостиком. На один лишь хвостик (семьдесят девять рублей) можно было купить, как я посчитал, триста тридцать шесть таблеток анальгина и лечиться сколько угодно.
– Вам завернуть? – глядя на меня, как на человека, которого надо немедленно класть в психиатрическую клинику, спросила продавщица лекарств.
Честно говоря, сделалось жаль денег – очень непросто они достаются тем, кто зарабатывает на жизнь литературным трудом.
– Пожалуй, нет, – пробормотал я обескураженно и покостылял к себе домой. – Благодарствую.
Последнее слово – старомодное манерное «благодарствую» я произнес запоздало, когда уже открывал дверь собственной квартиры.
Дома я по обыкновению принял две таблетки анальгина и старый, развенчанный, вычеркнутый из списка лекарств, презренный, оплеванный анальгин вновь не подвел, помог. Боль, взявшаяся было снова грызть меня, отступила.
До посещения невропатолога, рекомендованного мне врачом Тихоокеанского флота, было еще далеко. На календаре пока стояло четырнадцатое мая. Анальгин в эти непростые дни я трескал, как яблочный мармелад, единственное что – чаем только не запивал.
Визита к невропатологу я не дождался – подоспела поездка в Йемен, в Сану – горную столицу этой аравийской страны.
Йемен тогда считался тихим, покорным аллаху государством, хотя иногда над тамошними горами и вились сизые дымы костров (явно не пастушечьих), но власть в Сане была крепкой и всякий дым быстро закидывали мусором либо заливали, чтобы не пахло гарью и не резало глаза чадом; полет в Сану был долгим, с ночевкой в Эмиратах, и простуженная нога показала, на что способна – ни в одном аптечном ларьке гигантского аэропорта не нашлось русского анальгина, другие лекарства, даже самых хваленых фирм, не помогали.
В Сане во время ужина в посольстве я узнал, что в Йемене работает около тысячи наших врачей – все из России, – и тут передо мной затеплилась надежда, буквально как погожий день посреди хмурой сырой осени, – побывать у одного из них.
– Нет ничего проще, – сказал посол и тут же отрядил в помощь своего сотрудника, ведавшего медицинскими вопросами. Через вечернюю, ярко освещенную Сану мы покатили к русскому врачу.
Им оказался очень славный человек, родившийся в Махачкале, по имени Багаутдин, как потом выяснилось, – племянник Расула Гамзатова. Госпиталь, в котором он работал, располагался в древнем помещении, возведенном лет семьсот назад – наполовину вырубленном в скале, наполовину сложенном из грубо обтесанных камней, но так ловко подогнанных друг к другу, что никакой грубости или неладности не ощущалось совсем, да плюс ко всему по йеменским обычаям расписанных нарядным местным орнаментом. Недаром йеменская столица занесена в список ЮНЕСКО как одно из чудес света, сработанное человеческими руками. Город был красоты необыкновенной… Даже вечером, даже ночью. Это был не город, а бриллиант какой-то редкостный…
Порою не верилось, что такой город могли сложить люди, вооруженные в основном лишь каменными инструментами, – хотя были и железные, – дома не имели фундаментов, стояли прямо на скальных выровненных площадках, которые ни время, ни гранаты с бомбами не брали.
Доктор Багаутдин – плечистый, лысый в отличие от Расула, чьим роскошным седым волосам завидовал не только Союз писателей, но и Союз кинематографистов тоже, – в хрустящем белом халате, на мою ноющую ногу даже не обратил внимания, а начал аккуратно мять пальцами позвоночник: вдруг где-нибудь стерся межпозвонковый диск, а это ведь штука такая – сразу аукается в конечностях. Основательно прощупав хребет пальцами, помяв костяшки, покачав головой, но не сказав ни слова, Багаутдин послал меня на томограф – делать снимок спины. По всей линии, от верхнего шейного позвонка до копчика.
С такой процедурой мне уже доводилось иметь дело в Москве: серьезная это штука, капризная – щелкнуть собственное нутро в большой длинной мыльнице-пенале, – обставлена всякими сложностями… И есть ничего нельзя, и пить, с собою надо обязательно принести простынь или большое полотенце, как в баню, не помешает даже взять легкий спортивный костюмчик – на всякий случай и так далее. Багаутдин вызвал своего помощника, что-то сказал ему, и тот повел меня по длинному каменному коридору в кабинет, где на полу была установлена гладкая громоздкая торпеда.
Меня прямо в штанах, в рубашке и туфлях, без всякого недовольства по поводу того, что у посла я пил шампанское и заедал напиток ананасом, засунули внутрь торпеды и через несколько секунд вынули обратно – финита, мол, снимок готов.
Огромный, в половину квадратного метра величиной, каждая хребтина видна, будто лежит на ладони, снимок этот до сих пор хранится у меня в Москве – на память.
Багаутдин всмотрелся в снимок и сказал, что ничего серьезного нет, «случай не смертельный», дал коробочку лекарств, произведенных в Саудии, баночку витаминов, тоже из Саудовской Аравии, и толстый столбик с вращающимся шариком, пахнущим змеиным ядом, травами и еще чем-то неведомым, это было американское снадобье, и сказал:
– Три раза в день – по таблетке лекарства, пилюле витамина и также трижды мазать ногу шариком. – Заметив, что я полез в карман за деньгами, предупредил: – Никаких денег не надо. Все лекарства в госпитале бесплатные. Через неделю боль пройдет.
Боль прошла не через неделю – через три дня.
Ну почему, спрашивается, в отсталой, забитой, измотанной войнами стране, где половина населения не умеет читать и буквы путает с изображениями человечков, разместившихся в разных смешных позах,