– Каких компонентов? – недоумевающее спросила Нина Федоровна.
Машина вильнула – Ханин на скорости объехал большой обледенелый кусок снега, опасной спекшейся плитой лежавший посреди дороги. Острые срезы плиты могли запросто снести машине колеса.
– Ты лихачишь, как Шумахер…
– Извини, – пробормотал Ханин виновато, сбавил скорость. – А американцы, они всякую петрушку подсовывают на наши рынки. Из свиного навоза, я читал, выводят опарышей и кормят ими свиней. Свинину же сами не едят, а в копченом, соленом, вяленом виде поставляют нам, считая, что у нас все сожрут. – Иван Сергеевич снова сбавил скорость, аккуратно объехал рытвину, мотор закашлялся – вот-вот задохнется, но водитель не дал ему заглохнуть, «иномарка» рыбкой нырнула в очередную рытвину и пулей выскочила из нее. Маневр получился эффектный.
– Ну Шумахер, ну Шумахер! – осуждающе проговорила Нина Федоровна. – Сломаешь ты эту бибику в два счета!
– Типун тебе на язык!
Нина Федоровна на замечание мужа не обратила внимания, проговорила осуждающе:
– А ведь кур нам они, наверное, гонят таких же – навозом вскормленных…
Ханин покашлял в кулак.
– Чего ты хочешь от проклятых империалистов – чтобы они поставляли тебе кур, вспоенных коровьим молоком, с пупками, набитыми персидским рисом? Дудки, милая моя Нинон! Таких курочек они едят сами. А нам – тех, что от гребешка до хвоста да от пятачка до дырки в заду вскормлены первосортным навозом… Тьфу! Не хочу ругаться матом.
– Вот потому-то народ и хватает свининку, выращенную среди родных русских полей, – протянула Нина Федоровна певуче, словно бы исполняла популярный романс.
– Ты права, – именно потому. А дальше они будут вывозить к себе наши продукты – чистые, аппетитные, ничем не опоганенные.
– Ну, наши тоже умеют здорово химичить, – убежденно произнесла Нина Федоровна, – собачатину продают за телятину, кошатину за свежую баранину… Химики еще те!
– Во-первых, собачатина эта будет чище и лучше хваленой заморской говядины, а во-вторых, наше надувательство в сравнении с их – невинный детский лепет. – Ханин вновь резко вывернул руль, обходя опасную снежную выбоину.
Нина Федоровна вытянула перед собой застывшие пальцы, пошевелила ими.
– Отходят понемногу…
– В машине теплее стало – надышали, согрели. Я вот что придумал, пока мы с тобой болтали: на будущее мы здесь свою печушку установим, прямо в машине, в салоне.
– А не сгорим?
– Не сгорим, – убежденно произнес Ханин, – правила противопожарной безопасности я сам разработаю. – Он расстегнул воротник драповой куртки. – Лично. Так вот, возвращаясь к надувательству нашему и надувательству заморскому, максимум, на что способны мы – на невинный обман. Однажды я видел, как респектабельный мужчина продавал свинину, совсем лишенную жира – сплошное парное розовое мясо. Но мясо это – подделка.
– Собачатина?
– Не собачатина, а подделка. Свинью перед тем, как зарезать, били палками, а потом в ход пустили нож. У свиньи сального слоя уже не было – только мясо. На вид, естественно, внешне. Но это было сало – розовое сало.
– Дикость какая, – Нина Федоровна приподняла плечи от болезненного ощущения, – бессмысленная жестокость… Бр-р-р! В голове не укладывается.
– Но некоторые на этой бессмысленной, как ты говоришь, жестокости зарабатывают очень хорошие деньги. И за руку их не схватишь – можно только морду набить.
На следующий день Ханины снова оседлали «иномарку» и поехали на московскую трассу под Ефремов с очередной партией продуктов.
На этот раз у них также все смели пассажиры машин, устремлявшихся в дальнюю дорогу, за крутые бугры горизонта. Товар брали не торгуясь.
Мороз стоял крепкий, в машину Нина Федоровна вернулась окончательно окоченевшая. В «запорожец» она влезла с трудом, некоторое время сидела не двигаясь, словно бы прислушивалась к самой себе.
Минуты три Ханин обеспокоенно смотрел на нее, потом включил мотор – хоть и кусался бензин, а беречь его сейчас не следовало, здоровье жены было дороже. Он невесомо погладил Нину Федоровну рукой по плечу и произнес едва слышно:
– Милая моя!
В ушах у него возник звон, словно бы он угодил под удар снаряда и тот вмял Ханина в землю, глаза стало щипать.
Прошло еще несколько минут, прежде чем Нина Федоровна обрела способность говорить, она шевельнулась, переставила ноги на тесном полу «иномарки» и с шумом выдохнула:
– Уф!
– Замерзла? – участливо спросил Ханин.
– Не то слово, – прохрипела незнакомым голосом Нина Федоровна. Белые неживые складочки, возникшие на ее щеках, исчезли. – Чем раньше ты сделаешь печку в машине – тем лучше. Я хоть сюда буду бегать греться.
– Постараюсь сделать как можно быстрее. – Ханин стер с бокового стекла искристый морозный рисунок.
Нина Федоровна достала из кармана пачечку денег, выложила себе на колени. Иван Сергеевич восхищенно наклонил голову.
– Ты молоток у меня, Нинон, – произнес он звонко, как в молодости. – Похоже, мы с тобой действительно выкрутимся, вылезем из ямы.
– Выкрутимся и вылезем, – твердо пообещала ему Нина Федоровна.
Обогревательный агрегат – неказистую на вид, но прочную и надежную печушку Ханин склепал в сарае сам. Установил ее в салоне на месте переднего сиденья, Нину Федоровну переместил на заднее сиденье.
– Там ты спать, как на диване, можешь, – сказал ей Ханин, – и тепло и просторно. – Перекрестил печку и бросил в ее холодное нутро два небольших поленца. – Ну, благословясь!
Печка очень быстро нагрела крохотный салон «иномарки». Иван Сергеевич азартно потер руки.
– Жизнь у нас стала, как в Гражданскую войну – те же условия, то же желание выжить.
Трубу Ханин вывел в боковое стекло. Собственно, само стекло он снял, вместо него вырезал плотную фанеру – имелся у него кусок прочного материала, который шкилевские мужики называли «самолетной фанерой», его он и пустил в дело, постарался, чтобы труба вошла в отверстие свободно, щель обложил асбестовой прокладкой, чтобы фанера не горела, – получилось хоть и не очень красиво, но надежно.
Растопив печку, Ханин проверил, не идет ли дым сквозь прокладку в кабину, и позвал жену.
– Ну как тебе нравится такое сооружение? – спросил он.
– Похоже на паровоз с боковым выхлопом… Кто у нас был первым изобретателем паровоза? Дедушка Ползунов?
– Не помню.
Нина Федоровна не выдержала, засмеялась.
– Почему паровоз? – с некоторой обидой спросил Ханин.
– Дыма слишком много.
– Ну и что? Это хорошо. Дым-то ведь на улицу идет, чем больше дыма – тем теплее. Вот если бы в кабину шел – тогда другое дело.
– Извини меня, старую дурру, – взглянув на лицо мужа, сказала Нина Федоровна, – извини, не просекла.
– Ну и словечки у тебя, Нинон, – пробурчал Ханин, – молодежный э-э… говорок.
– А то, что ты меня Нинон зовешь – не молодежный говорок?
– Нинон – это совсем другое дело. – Ханин демонстративно вытащил из-под куртки шерстяной шарф. Кабина нагрелась в