Аббат Августин Кольмэ в своем любопытном сочинении о привидениях приводит страшные тому примеры. – Имеется в виду Огюстен Кальме (Augustin Calmet), урожденный Антуан Кальме и известный под религиозным именем Дом Кальме (1672–1757), – аббат-бенедиктинец родом из Лотарингии. Занимался преимущественно экзегетическими, историческими и богословско-археологическими исследованиями. В данном случае речь идет о его книге «Трактат о явлениях духов и о вампирах или привидениях Венгрии, Моравии и проч.» («Trait sur les apparitions des esprits et sur les vampires ou les revenans de Hongrie, de Moravie, etc.», 1746).
Николая Васильевича Гоголя (1809–1852) столько раз называли «великим писателем» и «признанным классиком русской литературы», что повторять эти слова даже как-то неудобно. И тем не менее – действительно великий и действительно классик. Над романом «Гетьман» писатель работал, будучи совсем молодым человеком – в возрасте 21–23 лет. Роман ему чем-то не понравился, и Н.В. Гоголь его сжег (видимо, он не верил, что «рукописи не горят», поэтому поступил так не только с «Гетьманом»). Остались лишь две главы и несколько черновых набросков. Глава, названная Н.В. Гоголем «Кровавый бандурист», включена в этот сборник.
Николай Васильевич Гоголь
Кровавый бандурист
(глава из неоконченного романа «Гетьман»)
В 1543 году, в начале весны, ночью, тишина маленького городка Лукомья была смущена отрядом реестровых коронных войск. Ущербленный месяц, вырезываясь блестящим рогом своим сквозь беспрерывно обступавшие его тучи, на мгновение освещал дно провала, в котором лепился этот небольшой городок. К удивлению немногих жителей, успевших проснуться, отряд, которого одно уже появление служило предвестием буйства и грабительства, ехал с какой-то ужасающей тишиной. Заметно было, что всю силу напряженного внимания его останавливал тащившийся среди него пленник, в самом странном наряде, какой когда-либо налагало насилие на человека: он был весь с ног до головы увязан ружьями, вероятно, для сообщения неподвижности его телу. Пушечный лафет был укреплен на спине его. Конь едва ступал под ним. Несчастный пленник давно бы свалился, если бы толстый канат не прирастил его к седлу. Осветить бы месячному лучу хоть на минуту его лицо – и он бы, верно, блеснул в каплях кровавого пота, катившегося по щекам его! Но месяц не мог видеть его лица, потому что оно было заковано в железную решетку. Любопытные жители, с разинутыми ртами, иногда решались подступить поближе, но, увидя угрожающий кулак или саблю одного из провожатых, пятились и бежали в свои тщедушные домики, закутываясь покрепче в наброшенные на плеча татарские тулупы и продрагивая от свежести ночного воздуха.
Отряд минул город и приближался к уединенному монастырю. Это строение, составленное из двух совершенно противоположных частей, стояло почти в конце города, на косогорке. Нижняя половина церкви была каменная и, можно сказать, вся состояла из трещин, обожжена, закурена порохом, почерневшая, позеленевшая, покрытая крапивой, хмелем и дикими колокольчиками, носившая на себе всю летопись страны, терпевшей кровавые жатвы. Верх церкви, с теми изгибистыми деревянными пятью куполами, которые установила испорченная архитектура византийская, еще более изуродованная варваризмом подражателей, был весь деревянный. Новые доски, желтевшие между почернелыми старыми, придали ей пестроту и показывали, что еще не так давно она была починена богомольными прихожанами. Бледный луч серпорогого месяца, продравшись сквозь кудрявые яблони, укрывавшие ветвями в своей гуще часть здания, упал на низкие двери и на выдавшийся над ними вызубренный карниз, покрытый небольшими своевольно выросшими желтыми цветами, которые на тот раз блестели и казались огнями или золотой надписью на диком карнизе. Один из толпы, с неизмеримыми, когда-либо виданными усами, длиннее даже локтей рук его, которого, по замашкам и дерзкому повелительному взгляду, признать можно было начальником отряда, ударил дулом ружья в дверь. Дряхлые монастырские стены отозвались и, казалось, испустили умирающий голос, уныло потерявшийся в воздухе. После сего молчание снова заступило свое место. Брань на разных наречиях посыпалась из-под огромнейших усов начальника отряда:
– Терем-те-те [Терем-те-те (венг. teremtette) – междометие, означающее «фу, черт!», «черт возьми!».], поповство проклятое! Ато я знаю, чем вас разбудить!
Раздался пистолетный выстрел, пуля пробила ворота и шлепнулась в церковное окно, стекла которого с дребезгом посыпались во внутренность церкви. Это произвело смятение в кельях, которые примыкали к церкви; показались огни; связка ключей загремела; ворота со скрипом отворились, – и четыре монаха, предшествуемые игуменом, предстали бледные, с крестами в руках.
– Изыдите, нечистые! кромешники! – произнес едва слышным дрожащим голосом настоятель. – Во имя Отца и Сына и Святого духа, изыди, диавол!
– Але то еще и брешет, поганый, – прогремел начальник языком, которому ни один человек не мог бы дать имени: из таких разнородных стихий был он составлен. – То брешешь, лайдак [Лайдак (разг., бранн.) – бездельник; лентяй; плут; мерзавец.], же говоришь, что мы дьяволы; а то мы не дьяволы, мы – коронные.
– Что́ вы за люди? я не знаю вас! Зачем вы пришли смущать православную церковь?
– Я тебе, псяюха, порохом прочищу глаза! Давай нам ключи от монастырских погребов.
– На что вам ключи от наших погребов?
– Я, глупый поп, не буду с тобой говорить! А если ты хочешь, басамазенята [Непристойное венгерское ругательство.], поговори з моим конем!
– Принеси им, антихристам, ключи, брат Касьян! – простонал настоятель, оборотившись к одному монаху. – Только у меня нет вина! Как Бог свят, нет! Ни одной бочки, ни бочонка и ничего такого, что́ бы вам было нужно.
– А то мне какое дело! Ребята хотят пить. Я тебе говорю, если ты, глупый поп, сена, стойла и пшеницы не дашь лошадям, то я их в костел ваш поставлю и тебя сапогом до морды.
Настоятель, не говоря ни слова, возвел на них оловянные свои глаза, которые, казалось, давно уже не принадлежали миру сему, потому что не выражали никакой страсти, и встретился с злобно устремившимися на него глазами иезуита. Он отворотился от него и остановил их на странном пленнике с железным наличником. Вид этот, казалось, поразил почти бесчувственного ко всему, кроме церкви, старца.
– За что вы схватили этого человека? Господи, накажи их трехипостасной силой своей! Верно, опять какой-нибудь мученик за веру Христову!
Пленник испустил только слабое стенание.
Ключи были принесены, и при свете сонно горевшей светильни вся эта ватага подошла ко входу пещеры, находившейся за церковью. Как только опустились они под земляные безобразные своды, могильная сырость обдала всех. В молчании шел начальствовавший отрядом, и непостоянный огонь светильни, окруженный туманным кружком, бросал в лицо ему какое-то бледное привидение света, тогда как