Обращение Дмитрия в католичество представляет любопытную психологическую загадку. С одной стороны, трудно сомневаться в том, что многие слова и поступки были сказаны и сделаны им от чистого сердца, без всякой задней мысли. С другой стороны, при ретроспективном освещении его жизни вся эта история представляется не более чем непристойной комедией, разыгранной ради сиюминутных политических выгод. Видимо, тогда, в Кракове, обе стороны – и Дмитрий, и иезуиты – отдавали себе ясный отчет в политической подоплеке отречения от православия. Но не один голый расчет руководил Дмитрием. Будучи горячей, страстной, увлекающейся натурой, он, играя в искренность, невольно заразился ею сам и заразил других. Принимая католичество, он преклонялся перед верой Марины, перед тысячелетним авторитетом воинствующей церкви, влагавшей ему в руки рыцарский меч для крестового похода против турок; он на мгновение увидел себя величайшим церковным реформатором, восстанавливающим согласие в христианском мире. Масштаб его замыслов был именно таким. Он не разыгрывал комедию, как не разыгрывал ее Генрих IV, несколькими годами ранее отрекшийся от протестантизма, чтобы погасить огонь гражданской войны, бушевавший во Франции. Просто Дмитрий решал вечный спор между верой и делами в пользу дел. Кроме того, в той легкости, с какой он отказался от православия, видно типичное поведение москвича XVI—XVII вв. при столкновении с западноевропейской культурой. В качестве сравнения можно привести пример первых 18 русских студентов, дворянских «робят», которых Борис Годунов в начале XVII столетия направил заграницу – во Францию, к немцам в «Любку» (Любек) и в Англию – «для науки разных языков и грамоте». Но тут грянула Смута. Про студентов забыли. Когда, наконец, при Михаиле Федоровиче Романове все успокоилось, в Посольском приказе вспомнили о посланных отроках. Стали искать, наводить справки у заграничных правительств. Концов, однако, в большинстве случаев найти не удалось. Домой вернулись двое – Дмитрий из Стокгольма и Игнатий Алексеев сын Кучкин, посланный для обучения в Вену и Любек. Другие рассеялись по Европе или отказались покидать еретический (тогдашний эквивалент «загнивающего») Запад. Причем, у одного посланного в Англию оказалась весьма уважительная причина продлить командировку на неопределенный срок: оказалось, за эти годы он не только переменил веру, но и «неведомо по какой прелести в попы попал», т. е. сделался англиканским священником!
Во время пребывания Дмитрия в Кракове в город явилась толпа московских людей – какой-то Иван Порошин с товарищами. Они услыхали, что во владениях польского короля находится чудесно спасенный сын Ивана Васильевича и отмахали много верст, чтобы взглянуть на него. При первой же встрече с Дмитрием они поклонились ему и признали его настоящим царевичем.
Тогда же с Дона приехали два атамана: Корела и Нежакож. По их рассказу, когда Григорий Отрепьев, пробравшись из Брагина на Дон, известил казаков о появлении в Польше Дмитрия, в казацком кругу стали думать, как поступить: признавать или не признавать его истинным царевичем. Несколько тысяч наиболее горячих голов решили идти к польским границам и направили вперед своих атаманов, проведать, тот ли человек Дмитрий, за кого себя выдает, и если окажется, что тот самый – то передать ему, что все казачество готово ему служить. С атаманами находился еще какой-то беглец из Северской земли, утверждавший, что видел царевича в Угличе и узнает его с первого раза. Так оно и случилось. Этот человек рассказал Дмитрию и панам, что Борис Годунов мучит людей, умерщвляет их тайно ядом, разоряет целые семейства за одно слово о Дмитрии. Нелюбимый и прежде, теперь он сделался всем ненавистен, и Дмитрию нужно только появиться в московских пределах – вся земля разом к нему пристанет. Корела и Нежакож, вполне удостоверенные в подлинности личности царевича, возвратились к своим станицам.
Дмитрий торопил панов: пора в поход! Те, слушая московских беглецов и казаков, и сами с трудом сдерживали свое нетерпение.
24 апреля Дмитрий навсегда покинул Краков. Он возвращался в Самбор, чтобы оттуда двинуться на Москву – за отеческим престолом.
IX. Последние приготовления
Получив от короля разрешение свободно сноситься с шляхтой, Дмитрий приступил к набору добровольцев в свою армию. Сандомирский воевода и Вишневецкие кинули клич по всей стране, приглашая шляхту и казаков идти с ними в Московщину добывать престол для законного государя. В ожидании приезда желающих в замке возобновились пиры. Мнишек и другие поднимали чаши в честь царевича и громко произносили его звучные титулы, которые Дмитрий теперь смело выводил киноварью на своих письмах: «Славнейший и непобедимый Дмитрий Иванович, император Великой Руси, князь угличский, дмитровский, городецкий, наследный государь всех земель, подвластных московскому царству».
Уже и Марина не казалась ему такой недоступной, как прежде. Савицкий, последовавший за Дмитрием в Самбор в качестве духовника, прямо советовал ему сделать предложение дочери воеводы, указывая на те выгоды, которые последуют из этого шага.
– Воевода сандомирский горд, ему подобного не найти! – говорил иезуит. – Если вы снизойдете до вступления с ним в родство, то тем скорее достигните отеческого престола. Тогда никто не подумает, чтоб воевода, такой гордый, такой умный, мог не знать, за кого выдает дочь, и не вполне уверен, что вы – настоящий Дмитрий. Тогда и польский король будет явно за вас, тогда вы заставите замолчать голоса, которые теперь раздаются против вас. Поговорите с панной Мариной; заметите согласие, тогда поговорите с отцом. Конечно он, прежде чем согласиться, спросит моего совета, а вы уже знаете, что я скажу. Я знаю ваше расположение к истинной религии и так радуюсь, что вы преуспеваете на пути истины, что каждый день молю Бога о ниспослании вам благословения. Его благословение победит ваших врагов. Оно сильнее всякой человеческой мудрости, оно возведет вас на отцовский трон.
Дмитрий попросил его переговорить с Мнишеком, а затем обратился к нему и сам. Едва войдя в кабинет воеводы, Дмитрий понял, что он – жених. Мнишек радостно встал ему навстречу, обнял и поцеловал нареченного зятя, по лицу его текли слезы умиления. Он соглашался отдать дочь за Дмитрия, но… откладывал свадьбу до его воцарения в Москве. В полном противоречии со словами Савицкого, он доказывал, что Дмитрию выгоднее не жениться сейчас на Марине.
– Чтобы доказать вам свое расположение, – говорил он Дмитрию, – я откладываю вашу свадьбу до того времени, когда труп Годунова послужит вам ступенью на трон. Это совершено против моего собственного желания и выгод, но я вас прошу – поступите так: это мой отеческий и дружеский совет. Сигизмунд готов вас поддерживать, и знаете ли, что у него на уме? Он надеется выдать за вас свою сестру, только поэтому он и