Иван Грозный - Сергей Эдуардович Цветков. Страница 161


О книге
сына и при этом нанес ему рану в голову, почти в висок, отчего тот вскоре и умер.

Эта история не лишена определенной психологической убедительности. Дело в том, что Елена была родной племянницей того самого воеводы Федора Шереметева, который в числе других полоцких воевод переметнулся к Баторию. Для Грозного терпеть ее в своей семье было все равно что пригреть змею на груди, в его глазах вместе с ней в царский дом вползла боярская измена. Беременность Елены, однако, мешала царю развести ее с сыном, и в тот ноябрьский день Грозный выместил на невестке свою злобу. В таком случае понятно, чем царевич Иван заслужил побои, — он вступился за «изменницу».

Однако нельзя исключать, что современники, связав полученные царевичем побои с его смертью, нарушили известный принцип «после того не значит по причине того». Я уже приводил примеры того, как легко современники извращали поступки Грозного. Возможно, и здесь мы имеем дело с подобным случаем. Злополучный посох фигурирует далеко не у всех авторов, писавших о трагедии в Александровской слободе. Горсей первоначально записал, что царь дал своему сыну «пощечину», и лишь в поздней редакции «Записок» привел другую версию: Грозный «метнул в него посохом», из-за чего сын заболел горячкой и через три дня умер. Гейденштейн передает, что царевич то ли от удара посоха, то ли от сильного душевного потрясения впал в падучую болезнь, перешедшую затем в лихорадку, которая и послужила причиной смерти. А голландец Исаак Масса слышал позднее в Москве совершенно мирное объяснение тех событий: при возвращении с богомолья в Троице-Сергиеву лавру царевич простудился и, прохворав две недели, скончался на руках у отца в Александровской слободе; жена его добровольно ушла в монастырь.

Достоверность версии об убийстве подрывает разнобой в показаниях относительно времени, прошедшего со дня стычки с царем до смерти царевича. Горсей пишет о трех днях, Поссевино о пяти, хотя в действительности царевич болел одиннадцать дней — с 9-го по 19 ноября.

Русские летописи либо вовсе молчат об обстоятельствах дела, либо повествуют о них весьма туманно, ограничиваясь замечанием, что царевича «не стало». Дьяк Иван Тимофеев, автор «Временника», упоминает, что, по словам некоторых, царевич погиб «от рукобиения бо отча» при попытке удержать царя от какого-то «неподобства», и только «Псковский летописец» прямо говорит, что царь убил сына посохом: «остнем поколол, что учал ему говорити о выручении града Пскова».

Единственный очевидец происшедшего — сам Грозный — описывает несчастье, приключившееся с сыном, в неопределенных выражениях. Руководители земщины, уехавшие в Москву, получили от него следующую грамоту: «От великого князя Ивана Васильевича всея Руси боярину нашему Никите Романовичу Юрьеву да дьяку нашему Андрею Щелкалову — которого вы дня от нас поехали и того дни Иван сын разнемогся и нынче конечно болен (то есть находится при смерти. — СЦ.)…» Как видим, царь ни словом не обмолвился о полученной царевичем ране. Напротив, его слова подтверждают вышеприведенные известия о том, что причиной смерти старшего сына была какая-то опасная болезнь, видимо горячка. В какой мере гибели царевича способствовали полученные им побои, если таковые действительно имели место, навсегда останется неизвестным. Исследование его останков, покоящихся в московском Архангельском соборе, показало, что кости черепа подверглись почти полному разрушению от времени, в связи с чем объективно подтвердить у него черепную травму не представляется возможным; следов крови на его волосах обнаружено не было. Во всяком случае, Грозный никогда не каялся в убийстве сына, а лишь молился за упокой его души.

Смерть сына и наследника потрясла Ивана. Быть может, он впервые постиг глубину человеческого страдания.

Царь надолго уединялся ото всех в своих покоях, глухо стенал и вскрикивал, словно разговаривал с кем-то. К переживаниям отца добавлялись мучительные раздумья об угасании династии. Слабоумный царевич Федор, болезненный и бездетный, мало подходил для роли государя: свое главное удовольствие он находил в том, чтобы собственноручно звонить на колокольне, так что Иван иной раз со вздохом говорил ему, что он больше похож на пономарского, чем на царского сына. Дело всей жизни царя — опричный чин, самодержавие, — все рухнуло в одночасье. Ивану было ясно, что у его династии нет будущего, и, наверное, перед его мысленным взором неотступно стояли давно заготовленные кельи в Кирилло-Белозерском монастыре…

***

Вскоре после погребения царевича Ивана царь объявил думе, что желает сложить с себя царское достоинство и удалиться в монастырь, а так как всем известно, что его младший сын, царевич Федор, к правлению не способен, то боярам следует выбрать промеж себя достойного государя. Но дума принялась умолять Ивана не оставлять государства, по крайней мере до окончания войны. Возможно, бояре посчитали слова царя притворством и опасались за свои головы, быть может, сказалась многолетняя привычка повиновения одному человеку, но вероятнее всего, бояре прекрасно сознавали, что в их среде не осталось никого, кто мог бы заменить Грозного на троне.

Между тем новое отречение Ивана отнюдь не было тактическим ходом для подготовки удара по знати, как в 1565 году. На этот раз мысли царя всецело были заняты предчувствием своей близкой кончины, и страх загробных мучений побуждал его к искреннему покаянию и примирению. В нем произошла последняя душевная перемена, можно даже сказать, что он нравственно переродился. Душевные страдания заставили его пересмотреть свою жизнь и свою политику. Иван искренне жаждал прощения — от Бога и от людей.

В марте 1582 года думой был принят закон, ограждавший знать от доносов. «Ябедников, крамольников и смутьянов, — значилось в нем, — по прежним Уложениям не щадити… а назовет кого вором, а убивства, крамолы или рокоша (бунта. — СЦ.) на царя государя не доведет (то есть не докажет своего обвинения. — С. Ц.), и того самого казнити смертью». Особый пункт грозил суровым наказаниям холопам, доносящим на своих господ. Боярство получило определенные гарантии своей неприкосновенности.

Иван и прежде много раз каялся в своих прегрешениях, но всегда в рамках общепринятого обряда. Истинно и глубоко он познал страдание и раскаяние только после смерти старшего сына. Его грозное око обратилось на самого себя и осудило беспощадно. Содеянное им за многие годы зло было непоправимо, но он стремился загладить хотя бы его последствия. Сбросив с себя, наконец, личину земного бога, Иван освободил царскую власть от сатанинского извращения, которое возобладало в ней со времен черной опричнины. Царь признал в казненных им людях христиан, а не еретиков и нечестивцев. Прежние попытки распоряжаться душами казнимых, осуждать их на загробные мучения путем отказа в причастии, запрещения хоронить тела по христианскому обычаю и делать поминальные вклады были оставлены. Теперь царь

Перейти на страницу: