На это московские послы возразили, что римские императоры Аркадий и Гонорий прислали императорскую корону князю Владимиру, а Папа подтвердил это пожалование через епископа Киприана. Замечание Поссевино о том, что Аркадий и Гонорий умерли лет на пятьсот раньше князя Владимира, не смутило бояр: они ответили, что были другие Аркадий и Гонорий, которые жили как раз одновременно с означенным князем. Тут в спор вмешались поляки, которые заявили, что король, пожалуй, признает царский титул московского государя, если он отдаст Речи Посполитой Смоленск, Великие Луки, Опочку и Себеж. Московские послы об этом и слушать не захотели, грозя немедленно уехать, если поляки будут настаивать на таких неприличных требованиях. В конце концов, вспомнив о наказе царя заключить мир во что бы то ни стало, бояре отказались от пререканий о титулах, и Иван был назван в мирной грамоте просто великим князем со следующим рассуждением: «Которого извечного государя, как его не напиши, а его государя во всех землях ведают, какой он государь». (Между прочим, Замойский счел требования царя пустым тщеславием и разрешил послам уступить в этом пункте, однако его гонец опоздал к моменту подписания договора.) Грозный в свою очередь не дал Баторию титула государя Лифляндского.
Переговоры вроде бы подошли к концу. Но тут оказалось, что к земной славе чувствителен не только царь, но также апостольский легат и викарий. Поссевино заявил, что в договор следует внести пункт о том, что мир заключен в присутствии посла святейшего престола. Московские послы вначале воспротивились этому в общем-то законному требованию, но Поссевино так шумел и раздражался, что в конце концов его имя все-таки попало в акт.
Наиболее драматический эпизод произошел под занавес, когда московские послы вдруг пожелали, чтобы в перемирную грамоту было включено формальное признание прав царя на Ливонию, а именно что он уступает королю Ригу и Курляндию. Поляки, возмущенные такой наглостью, просто ушли; разъяренный же Поссевино стал кричать на бояр, что они пришли не посольствовать, а воровать, причем вырвал из рук одного из послов черновик договора и швырнул его за дверь, а самого посла схватил за воротник шубы и тряхнул так сильно, что оторвал пуговицы.
— Подите вон, мне с вами уже не о чем говорить! — наконец завопил он.
Послы обиделись: «То ты, Антоний, чинишь не гораздо». Они отказались от своего требования, однако тут же предложили вписать в грамоту, что царь уступает королю свою вотчину (курсив мой. — С. Ц.) Лифляндскую землю. Споры продолжались еще два дня, и в результате никаких поправок в договор внесено не было.
Известие о долгожданном мире было встречено с восторгом как в королевской армии, осаждавшей Псков, так и псковичами. Солдаты Батория со слезами на глазах благодарили Бога за окончание их мучений. В Пскове жители бросились целовать ноги гонца, который привез радостную весть, называя его архангелом мира. Псковичи приветствовали всадников Замойского, гарцевавших под стенами, и называли их своими братьями. В то же время власти города предписали не пускать в Псков купцов тех государств, чьи наемники бесчинствовали на псковской земле: «В Пскове, кроме англичан и немцев (ганзейских купцов. — С. Ц.), ни один народ не может вести торговлю». Воеводы, ратники и простые жители гордились учиненным поношением польскому королю и приняли решение в честь победы соорудить «медного всадника» — скульптурное изображение царя, восседающего на коне. Императорский посол Вундерер в 1590 году восхищался этим памятником; он описал также изготовленный псковичами для Ивана Грозного трон из золота и слоновой кости, на котором можно было прочитать: «Русскому царю и государю от благодарного отечества».
Заключив мир с Речью Посполитой, царь легко отразил шведское нашествие. Князь Дмитрий Хворостинин при Аялицах нанес поражение Делагарди, слывшему в Европе непобедимым; а осенью 1582 года шведские войска обломали зубы о русский Орешек и отступили с большим уроном. Однако вспыхнувшее в казанской земле крупное восстание местного населения помешало закрепить достигнутые успехи. Для подавления восстания правительству пришлось привлечь основные силы московского войска. Война в Поволжье не затихала три года и закончилась уже после смерти Грозного. Поэтому на мирных переговорах летом 1583 года шведам удалось удержать за собой захваченные ими русские города Корелу, Ивангород, Ям и Копорье, но требуемое ими устье Невы царь не уступил.
Так закончилась двадцатипятилетняя Ливонская война. Грозному не удалось закрепиться на балтийских берегах, однако он устранил возникшую на последнем этапе войны угрозу потери территориальной целостности и политической независимости Московского государства. Борьба за Ливонию потребовала от России огромного напряжения, но силы ее не были истощены. Можно сказать, что война кормила сама себя. Один иностранный посланник свидетельствовал, что «Василий III и Грозный на все свои войны не истратили ни копейки из своей собственной казны или доходов». Грабежи, конфискации, выкупы с лихвой возмещали затраченные средства. Когда поляки заняли по условиям мира русские крепости в Ливонии, они обнаружили в них громадные запасы военных средств и материалов. «Мы все были поражены, — пишет польский очевидец, — найдя в каждой крепости множество пушек, пороха и пуль, — столько, сколько мы не могли бы собрать во всей нашей стране». Между тем три русские кампании Батория совершенно истощили казну Речи Посполитой, а осада Пскова убедительно показала, что следующая кампания была бы для королевской армии роковой. И если бы война продлилась еще год или два, как знать, какие титулы не согласился бы дать Баторий царю в мирном договоре.
***
В последние годы царствования Ивана Грозного произошло событие огромной исторической важности: русский человек шагнул за Уральский хребет. Звали его — Ермак.
Происхождение «русского Кортеса» окутано туманом легенд и преданий. Говорят, что в молодости он водил торговые струги по Волге, а потом подался к казакам и стал у них атаманом. Ермак — это не настоящее его имя, а прозвище, данное казаками. Слово это означает в разных русских говорах ручной жернов или артельный котел. Уральские предания утверждают, что родовое имя Ермака — Василий Тимофеевич.
Перед своим походом в Сибирь Ермак успел поучаствовать в Ливонской войне. Сохранилось письмо литовского коменданта