Поссевино пережил первое разочарование: он думал, что Москва нуждается в Риме; выходило как раз наоборот.
После аудиенции иезуитов пригласили к царскому столу. За обедом Грозный просто очаровал Поссевино своей обходительностью. «Я видел, — пишет он, — не грозного самодержца, но радушного хозяина среди любезных ему гостей, приветливого, внимательного, рассылающего ко всем яства и вина». Он также узнал, что царь отличается исключительной набожностью, так что «еще ночью поднимается, чтобы успеть к заутрене, ежедневно бывает на дневном и вечернем богослужении».
Из Старицы Поссевино выехал под Псков, везя с собой условия мира, предложенные царем. Грозный соглашался уступить 66 ливонских городов и сверх того Великие Луки, Заволочье, Невель, Велиж, Холм, желая удержать за собой в Ливонии 35 городов, среди которых были Дерпт и Нарва.
Поссевино прибыл в королевский лагерь в начале октября. Баторий, уже испытавший крепость псковских стен, не противился заключению мира, но требовал непременной уступки всей Ливонии. В письме к царю Поссевино изобразил положение русских самыми мрачными красками: король, по его словам, намеревался зимовать под Псковом, а на следующий год идти в глубь Московии. Нужно уступить ему Ливонию, убеждал Поссевино, а уж Папа сумеет уговорить короля пропускать купцов и ремесленников в Москву.
Письмо Поссевино, вполне иезуитское по стилю и по духу, не могло ввести в заблуждение царя. Грозный был прекрасно осведомлен о бедственном положении королевской армии под Псковом. Тем не менее, 22 октября 1581 года на думном заседании с боярами царь постановил отдать Речи Посполитой всю Ливонию ради скорейшего заключения мира.
Столь неожиданное решение было вызвано внезапным изменением расстановки сил на ливонском театре военных действий. В Москве полагали, что шведская армия не скоро оправится от недавнего поражения под Нарвой, вследствие чего русские войска были переброшены из ливонских крепостей под Псков. Однако расчет на слабость Швеции оказался ошибочным. Шведы немедленно воспользовались беззащитностью русской Ливонии. В конце августа шведская армия генерала Понтуса Делагарди вторглась на ее территорию и в два месяца захватила все важнейшие русские крепости, в том числе и Нарву, где шведы устроили страшную резню, перебив до 7000 стрельцов и мирных жителей. Вслед за тем Делагарди вступил на собственно московскую землю и занял Ивангород, Ям и Копорье. Шведское нашествие, сопровождавшееся дикими насилиями над мирным населением, навело такой ужас на русских людей, что в церквях служили особые молебны, прося Бога спасти православный народ от врага лютого.
Потеря Нарвы, в которой уже двадцать лет русские купцы торговали с Европой, где находилось множество товаров, откуда русские корабли выходили в Балтийское море, поразила Грозного. Кроме того, из Нарвы для шведов открывался прямой путь на Новгород и Псков.
Успехи шведов сделали несущественными противоречия между Москвой и Речью Посполитой, чьи интересы были также ущемленій. Баторий потребовал от Швеции передачи ему захваченных ливонских земель, но получил отказ. Дальнейшая война с царем за Ливонию сделалась бессмысленной. С другой стороны, с утратой Нарвы судьба остальной Ливонии сделалась для Грозного безразличной. Царь был готов отказаться от ливонских владений в пользу Речи Посполитой, чтобы иметь возможность отвоевать у шведов Нарву. В приговоре боярской думы о мире с Баторием говорилось: «А помиряся б с литовским с Стефаном королем, стати на Свейского и Свейского б не замиривати».
Местом переговоров о мире была выбрана деревня Киверова Горка, расположенная в 15 верстах от пограничного местечка Запольский Ям. С польско-литовской стороны сюда приехали воевода Ян Збаражский, князь Альбрехт Радзивилл и секретарь Великого княжества Литовского Гарабурда; с русской стороны действовали бояре князь Елецкий и Алферов. Царский наказ послам гласил: отдать Баторию, но только в конечной неволе, всю русскую Ливонию с тем, чтобы он возвратил нам все иные завоевания и не включал шведов в договор.
В середине декабря открылись переговоры.
Поссевино очутился в двойственном положении: сочувствуя католическому королю, он должен был угождать московскому государю. Он советовал Баторию снять осаду Пскова, хвалил Грозного, заявляя, что в нем нет той жестокости, которую ему приписывают, и убеждал короля покориться Божьей воле. В то же время в письмах к Ивану он представлял картину разрушения его страны: храмы разрушены или обращены в конюшни, святые образа преданы пламени или поруганию, всюду валяются трупы, опустевшие поля заглохли и уже покрылись лесом… Силы Батория он изображал в превосходном состоянии.
В результате ему не верили ни царь, ни король. Замойский открыто ненавидел его, называл превратнейшим человеком в мире и давал другие нелестные определения. Русские послы писали царю: «А стоит, государь, Антоний с королевской стороны, говорит с литовскими послами на съезде одни речи». Поссевино выступал не посредником, не третейским судьей, а играл какую-то жалкую роль дипломатического сводника. Поэтому переговоры затягивались, и все зависело от выдержки противников. Заседания проходили в жалкой хижине, в которой дым выходил через двери и окна, а сажа пачкала великолепные одежды послов. При этом польские послы разделяли рацион королевской армии, питаясь худым хлебом и употребляя вместо воды растопленный снег. Зато московские послы в изобилии имели мясо, доставляемое им из Новгорода; кое-что с посольского стола перепадало и Поссевино.
Видя неуступчивость русских, Поссевино советовал Баторию оставить царю часть Ливонии. Король бушевал: «Кто победил в войне?» Ему вторил Замойский: «Видано ли дело: хотят укротить волка, а стригут овцу!» Но в дело вмешался сейм, который наотрез отказался финансировать кампанию следующего года и предписал королю заключить мир с царем ввиду наступления шведов. «Если король не справился с Псковом, как же воевать с самим царем?» — говорили сенаторы.
6 января 1582 года стороны достигли соглашения о территориальных уступках. Царь признал права Речи Посполитой на занятую ею русскую Ливонию, кроме городов, захваченных шведами. Договор носил характер перемирия, а не вечного мира. Грозный отнюдь не считал, что отныне путь в Ливонию ему заказан.
Дальше спор