– Дедов воспитывал… Был дежурным по роте, зашёл в умывальник, они на молодых упражняются, начал их гонять по казарме. Они, трое, в окно со второго этажа, ну ноги и переломали. Накатали на меня, комбат вызвал, и вот я здесь, – рассказал Сашка. – Да не переживай ты, всё равно бы здесь оказался рано или поздно. А что в твоём батальоне – случайно. Мать пусть пока не знает…
– Были за это время опасные моменты? – спросил Иван у сына.
– Со мной вроде нет. Но насмотрелся, как воюем… Не думал, что у нас столько бардака. Где-то в первые дни нашу группу десантировали на вертолётах на помощь группе спецназа ГРУ. Летели на бреющем. Вылетели утром, пока прилетели – уже светло, часов одиннадцать дня. Группу гэрэушников, как я понял, выбросили на незнакомой, простреливаемой противником местности. Только их вертолёт улетел, начался бой. Через час группа была перебита. Ладно хоть успели передать сигнал о помощи. Пока мы экипировались, вооружились, пока нам подогнали вертолёт, пока долетели – там уже трупы дымились. Из шестнадцати человек выжил один прапорщик, зам командира группы. Мы его грузили – он весь перебитый был.
Прапорщик этот рассказал мне следующее. «Командир группы говорил командованию: „Ну так не делается, ну выбросьте нас на сутки раньше, но ночью“. – „Нет, вы должны быть выброшены тогда-то, а к обеду вы должны быть там-то“». Сидит такой стратег за картой и рулит. В вертолёт – и вперёд! Высадили этих спецназовцев на голую гору, прямо в лапы бандитов. У наших убитых в головах пули торчат ёршиком. Пуля череп пробивает, и сердечник с другой стороны головы торчит. По магазину в каждую голову всадили точно. Прапорщик тот был весь в дырках, не уверен, что жив остался. Всё их оружие «духи» собрали.
Эти спецназовцы лежали в задроченных, дырявых ботинках, пятки стёртые, пошорканная форма, драные разгрузки, которые даже боевики не взяли, постеснялись. А как-то я видел трупы боевиков – рыла откормленные. У наших, даже у мёртвых, полуголодный взгляд. У «духов» – экипировка новая, чёрные комбезы, удобные разгрузки. У моих бойцов – штопаные, от ментов подаренные, от добрых тыловиков забранные. На ЦБУ видел офицеров – все отлично экипированы.
– Но снаряги на тебе и оружия о-го-го… – заметил Иван.
– Этого добра да, хватает, – ответил Сашка. – Бинокль, ночной прицел, подствольник, ночные очки, автомат с глушителем. По две «Мухи» обычно беру, по двадцать ручных и подствольных гранат. Заряженных магазинов – двенадцать, спарка по сорок пять патронов, пулемётные магазины, подствольник, пистолет Стечкина с глушителем. Плюс нож разведчика стреляющий со своим бэка. Всего кило под тридцать. Из продуктов – пачка печенья и банка консервов. Есть патроны – есть жратва. Нет патронов – нет ничего. И все у нас так, вся моя группа. У меня пулемётчик тысячу патронов к пулемёту таскает. Сам пулемёт двенадцать кэгэ весит, и тысяча патронов в ленте. Я специально подобрал «мастодонта» в группу, чтобы носил патроны.
– С таким грузом упадёшь – не встанешь… – заметил Иван.
– А если бросишь груз, тебя голыми руками возьмут. Это только в кино упал, перекатился, здесь – только на колено. И в бою огонь ведёшь только на коленочках. С каждого задания прихожу – на правом колене кровавый синяк.
– А кто это у тебя тащился последним в группе? Ранен? Или случилось что?
– Сломался. На обратном пути. Идти больше не мог, – ответил Сашка.
– Как же он в разведку тогда попал? – удивился Иван.
– Из недавнего пополнения. Да, такой вот «мальчик» ростом под два метра. Знаю, что мама у него ингушка, а папа из Абхазии. – ответил Саша. – Я бойцам приказал: «Раздевайте его!» Идёт почти голый, без снаряжения, без оружия – и автомат отдал, и пистолет! Идёт голый и всё равно скоро садится: «Дальше не пойду!» А мне останавливаться нельзя, очень сильно рисковал: много было признаков, что бандиты нас сопровождали по лощине. И местность была невыгодная для боя. И этот ещё начинает капризничать! Я патрон в патронник вогнал: «Живым оставить здесь не могу, ты уж извини». Он же знал радиочастоты, позывные, состав группы. Смотрю – у ребят в глазах никакого сочувствия к нему. Он понял: либо шевелить ножками, либо остаться в этих горах навсегда. Я бы его кончил, но всё же предложил: «Перейди в головной дозор. За тобой иду я. Если я тебя догоняю, остаёшься в горах, если попытаешься вправо-влево уйти, то здесь остаёшься». И он шёл. И дошёл.
– Ладно, иди отдыхай, – сказал Иван и закурил, задумавшись.
По расположению батальона бродили уставшие бойцы, снявшие снаряжение и оружие, кто-то, голый по пояс, умывался, кто-то уже и смеялся чему-то.
Через полчаса к майору Потёмкину, так и сидевшему на ящиках из-под снарядов, снова подошёл его сын Сашка, умывшийся, чуть посвежевший, но по-прежнему очень бледный.
– Садись, – сказал ему Иван. – Как тебе наши командиры? Есть впечатление?
– Как-то в первые дни, как сюда прибыл, меня послали на сопровождение одного подполковника из разведотдела группировки, – начал Саша. – Он должен был из нашего батальона срочно доставить карты с обстановкой. Взял я четверых разведчиков и экипаж бэтра. Путь по времени – часа два, по горам, ехать надо было через неконтролируемое пространство. Выехали в четыре часа утра, в густейший туман. Подполковник мне: «Гони!» А как гнать, если территория не наша? По сопкам надо аккуратненько ехать, не больше пяти километров в час ведётся разведка. У нас закон: не слышу, не вижу – не стреляю, не еду. «Ты не разведчик, лейтенант!» Я водителю тихонько: «Гони, только не шибко». – «Куда гони? Ничего не видно, такой туман!» Подполковник: «Меня Шаманов расстреляет, гони!» И бойца по шлемофону ножкой.
Я по карте еду, куда – ничего не видно. Вышел посмотреть дороги, развилки. Сопки же очень похожие. Проходит полчаса. Подполковник вышел из бэтра. «Ты не знаешь, куда ехать! – И матом на меня. – Дай карту, я поведу». Покрутил её. «Вперёд!» А дорога – серпантин, обрывы. Едем – вижу, что заблудились: по одному месту уже третий раз проезжаем, водитель уже свои протекторы узнаёт.
Стало светать. Ситуация такая, что мы можем или оказаться между двух своих полков и нас могут принять за «духов», или, поскольку территория неконтролируемая, «духи» здесь могут ходить. Начинаю нервничать, потому что даже негде спрятаться: ни лесочка, ничего. И связи нет: раннее утро, спят радисты. И подполковник нервничает. «Всё, мне хана! – бросает карту. – У тебя карта неправильная! – швыряет эту карту. – Какого она у тебя года? Семьдесят четвёртого? Где ты её взял?» – «Карты в штабе группировки дали! Я её, что ли, рисовал?!» – «Стой, я с тобой разговариваю! Иди сюда!» А мы уже встали.
«Товарищ подполковник, – говорю, – у нас есть один выход: дождаться рассвета, пока упадёт туман, и идти по биноклю. Где люди, туда и пойдём». Я понять не могу, где нахожусь: или в обрыв упадём, либо под огонь своих попадём, либо «духам» подарочек. Обругал меня этот подполковник матом при моих бойцах: «Ты ничего не умеешь!» Повёл нас сам и заблудился. Водитель начинает нервничать, экипаж тоже. «Не трогай пулемёт!» – говорю башенному пулемётчику.
Светает. Стоим. Решаю: надо идти в открытую. Достал ракеты и начал стрелять. «Ты что делаешь, дурак?! Тут „духи“!» – подполковник кричит. «Лучше „духи“, у них группы небольшие, отобьёмся, чем два полка своей пехоты!» А свои и разбираться бы не стали, что это за незнакомая группа здесь бродит… Я стреляю – красный, зелёный. Подпол мне: «Перестань стрелять!» Жду, что кто-нибудь