Утром 9 ноября в кабинет царя внесли ворохи бумаг Монса, затем по приказу Петра ввели его самого. Во взгляде царя было столько гнева, жажды мести и глубочайшего презрения, что Монс затрясся и упал в обморок. Петр велел привести его в чувство. Врачи пустили Виллиму Ивановичу кровь, он пришел в себя. Допрос кончился быстро. Монс признал правоту всех обвинений в злоупотреблениях; признаний об отношениях с императрицей никто не требовал.
Когда Монса увели, Петр с жадностью набросился на его архив. Деловые бумаги, не читая, отбрасывал прочь, любовные письма складывал в стопку. Стопка получилась большая. «Сердечный купидон», «ласточка дорогая», «сокровище и ангел»… Царь чуть не взвыл от терзавшей сердце муки.
Оставаться наедине с собой больше не было сил. Петр прошел из кабинета в другую комнату, где находились Анна и Елизавета. Лицо царя было мертвенно-бледно, глаза сверкали и блуждали, все тело сотрясалось в конвульсиях. Не произнося ни слова, он долго ходил по комнате из конца в конец и бросал на дочерей страшные взгляды. Сестры, дрожа, выскользнули за дверь, но Петр не заметил этого. Он множество раз вынимал и кидал свой кортик — вбивал его в двери, шкафы и стол различными приемами с такими страшными гримасами и судорогами, что служанка великих княжон, француженка, в ужасе забилась под стол. А Петр продолжал бесноваться, увеча кортиком дорогую мебель. Катя, Монс, Катя, ласточка дорогая, сердечный купидон, Монс, Монс, Монс… Он уничтожит обоих!.. И однако при одной мысли о Катеринушке кипевшая в нем ярость мучительно обжигала сердце, руки бессильно опускались… Петр задыхался, стучал ногами, бил кулаками в стены, крушил и бросал на пол все, что ни попадалось под руку. Под конец, уходя, грохнул дверью с такой силой, что она дала трещину.
Екатерина заперлась в своих апартаментах. Указом Петра всем подданным было запрещено принимать к исполнению приказы и распоряжения Екатерины; она также потеряла право распоряжаться денежными средствами, отпускаемыми на содержание ее двора. 15 ноября, в день, когда суд вынес Монсу смертный приговор, она осмелилась просить мужа о помиловании. Петр сквозь зубы процедил, чтобы она не смела вмешиваться в это дело и, не удержавшись, трахнул кулаком по дорогому венецианскому зеркалу, которое разлетелось вдребезги. Монс не получил ни дня отсрочки.
16 ноября Монса в санях привезли к месту казни. Виллим Иванович держался с твердостью, кивал и кланялся друзьям, толпившимся у эшафота. Поднявшись на эшафот, он спокойно снял меховую шапку, выслушал смертный приговор и положил свою красивую голову на плаху.
В эти минуты в Зимнем дворце звучала музыка. Под руководством учителя танцев, приглашенного якобы для того, чтобы попрактиковать великих княжон в менуэте, Екатерина проделывала торжественные и скорбные па, воздавая последние почести обреченному любовнику. Вечером, когда Петр специально повез ее посмотреть на Монсову голову, насаженную на кол, Екатерина не изменилась в лице. Равнодушно глянула, отвернулась. Но в голове у нее звучали стихи Виллима Ивановича, написанные им ночью, накануне казни, и переданные ей верным человеком:
Und also lieb ich mein Verderben,
Und heg’ein Feuer in meiner Brust,
Daran zuletzt ich doch muss sterben.
Mein Unterrang ist mir bewusst.
Das macht ich lieben wollen,
Was ich gellt verehren sollt;
Dennoch geschiehts mit grosser lust[59].
Дела валились у Петра из рук. Он еще пытался работать, подумывал о строительстве нового здания для Академии наук, об основании университета, но чаще, не проявляя интереса ни к чему, сидел в своей комнате и горестно вздыхал. А за дверями, не смея потревожить царя, вздыхали его министры, от которых чиновники тщетно добивались хоть каких-нибудь распоряжений.
С Екатериной Петр не разговаривал и вообще старался избегать совместных обедов и появлений на людях. Но, несмотря на эти грозные знаки немилости, он чувствовал себя брошенным, несчастным, никому не нужным стариком. И как всякий обманутый старик, он не мог противиться настоятельной потребности простить молодую обманщицу. Царь первым подал знак к примирению, назначив свадьбу Карла Фридриха и Анны на Екатеринин день — 7 декабря. Торжество прошло пышно и церемонно. Накануне вечером герцог приказал исполнить под окнами Зимнего дворца серенаду в честь императрицы. На следующий день после богослужения в Троицком соборе и обеда с императорской фамилией Карл Фридрих был повенчан с Анной. Петр сам надел им кольца и крикнул «Виват!», после чего все отправились на праздничный пир, за которым последовал бал и фейерверк. На балу Петр почувствовал себя нехорошо и танцевать отказался, но Екатерина прошлась с женихом в полонезе. Относительно будущности молодой четы предполагалось, что до тех пор, пока Дания не вернет Карлу Фридриху его владений, он будет занимать должность рижского губернатора. Вскоре после свадьбы молодые уехали в Лифляндию[60].
В середине января 1725 года состоялось примирение. Екатерина пала на колени и просила у мужа прощения. Их разговор продолжался три часа, после чего повеселевший Петр пригласил Екатерину отужинать вместе. Катеринушка заняла прежнее место и за столом, и в сердце государя.
***
Между тем здоровье Петра, изъеденное многолетним пьянством, ветшало на глазах. Лихорадки, простуды, приступы мочекаменной болезни терзали его беспрестанно. Доктора сажали его на лекарства, запирали одного в теплой комнате под запретом выходить на воздух. Но Петр плохо слушался их. Что полезного могли посоветовать эти люди, предписывавшие полный покой ему, человеку, на котором один день вынужденного безделья сказывался разрушительнее целого года напряженнейшего труда? Петру было трудно выносить докторский арест, его так и тянуло обойти свое хозяйство, полазить по верфи, испробовать ход того или иного судна либо махнуть на чью-нибудь свадьбу, отвести душу на ассамблее. Как только он чувствовал себя немного лучше, тотчас забывал все запреты, и тогда с крепостных валов Петропавловской крепости раздавались пушечные выстрелы — сигнал того, что государю полегчало и он разрешил себе покататься по замерзшей Неве под парусом или съездить на маскарад. Затем болезнь вновь укладывала его в постель.
По Петербургу ходили тревожные слухи. Во дворцах, лачугах и казематах предвещали царю близкую кончину. В доме князя Меншикова слуга в людской поднимал чарку — да здравствует государь император Петр Алексеевич! А другие его перебивали: здравствовал бы светлейший князь, а государю недолго жить!
В казематах Петропавловской крепости колодники кричали солдатам:
— Государю нынешнего года не пережить. А как он умрет,