Своим человеком в доме Виллима Ивановича стал и царский шут Иван Балакирев, служивший рассыльным между Монсом и Екатериной. Балакирев также не отличался умением держать язык за зубами. Он и Столетов много наболтали случайным людям про лихоимство и тайные сердечные дела своего покровителя.
Донос на Монса лег на стол канцелярии Тайного Преображенского приказа 26 мая. Однако чья-то рука спрятала его под сукно — до времени. Государь еще не напраздновался.
Действительно, Петр после коронации наслаждался полнейшим счастьем. Каждый день маленький домик царя в Преображенском наполнялся именитыми гостями. Ради коронованной хозяюшки Петр щеголял в новых кафтанах и от полноты сердечных чувств поил всех и каждого до упаду из собственных рук. Дни пролетали в пирушках, ассамблеях, маскарадах, наездах на дома вельмож с беспокойной братией, устройствах фейерверков и шутовских процессий. С особым усердием Петр спаивал Карла Фридриха: царю почему-то непременно хотелось отучить герцога от мозельвейна и приохотить к венгерскому. Вообще положение голштинского герцога этим летом значительно улучшилось. Между Россией и Швецией был подписан оборонительный союз. По этому договору Карл Фридрих получил титул королевского высочества, шведское правительство обязалось платить ему пенсион и вместе с Россией оказывать давление на Данию, чтобы заставить Фредерика вернуть ему захваченные голштинские земли. Кроме того, Господь, наконец, надоумил его обратиться за помощью к Монсу — и дело со свадьбой тронулось с мертвой точки! До сих пор, правда, неясно было, кто же будет невестой — Анна или Елизавета. Но Карлу Фридриху было все равно, он был готов воспылать страстью к любой, а пока одинаково нежно целовал обеим великим княжнам ручки и отвешивал глубочайшие поклоны.
С пирушки ехали смотреть немецкие комедии, однако это развлечение наводило на компанию тоску. Хотя по царскому указу пьесы должны были состоять не более чем из трех действий, спектакли тянулись вяло, ибо Петр требовал, чтобы в сюжете не было любовной интриги, наводившей на него скукоту. Но без нее было еще скучнее, и Петр зевал больше всех, отгоняя дремоту различными проделками и шутками над другими зрителями.
Гораздо веселее была комедия, сочиненная самим Петром по случаю смерти придворного карлика. Во главе похоронной процессии шли попарно тридцать певчих — все маленькие мальчики; за ними шесть пони в черных попонах везли гроб с телом карлика, покрытый красным бархатом; рядом шел низенький поп, а следом тянулось множество толстых, безобразных, большеголовых карлов и карлиц в траурных костюмах. Для пущего эффекта их окружали рослые гренадеры и гайдуки с факелами. Стоящие в толпе зевак заезжие немцы вытягивали шеи: такую процессию вряд ли увидишь где-нибудь еще, кроме России!
От этой веселой жизни с Екатериной случилось нечто вроде удара. Врачи пустили ей кровь, больной полегчало, но из-за слабости она не смогла сопровождать Петра в его поездке на олонецкие минеральные воды. В середине июня царь один отправился в парадиз. С дороги сообщил о себе: «Катеринушка, друг мой сердешненький, здравствуй! Я вчерась прибыл в Боровичи, слава Богу… где нашел наших потрошонков и с ними вчерась поплыл на одном судне… Дай Боже вас в радости и скоро видеть в Питербурхе». Несколько слов приписали на грамотке и «потрошонки» — Анна и Елизавета.
Въехав в парадиз, Петр не замедлил поделиться своими чувствами с Катеринушкой: «Нашел все, как дитя, в красоте растущее, и в огороде (то есть в Летнем саду. — С. Ц.) повеселились; только в палаты как войдешь, так бежать хочется: все пусто без тебя…»
От Екатерины пришел ответ, что она выздоровела и скоро выезжает. Обрадованный, Петр выслал ей навстречу целую флотилию и обычные свои презенты: венгерское, пиво, померанцы, цитроны и соленые огурцы.
8 июля Екатерина была встречена в Петербурге с большим торжеством. Вновь бесконечной чередой потянулись пирушки: в это лето один за другим спускали на воду новые корабли — фрегаты, мелкие морские и речные суда. Петр был весел, Екатерина тоже, вино лилось рекой, петровские «птенцы», опьянев, клевали друг друга, обменивались оплеухами. 30 августа в воскресенье отпраздновали обретение мощей святого Александра Невского. Петр устроил церемонию встречи на воде: многочисленная флотилия встретила гроб с останками благоверного князя пушечными выстрелами. Затем последовал пир — отшельники Александре-Невской лавры явились радушными хозяевами. В монастырской трапезной гостям подавали мясо, поднимались тосты, в стенах мирной обители гремели пушки… Побывали в это лето на всех свадьбах петербургских чиновников и всякий раз бывали «очень веселы». Если Петру случалось очень уж запировать, Екатерина спешила к нему с напоминанием: «Пора домой, батюшка!» — и царь покорно вставал и шел за ней. Она всегда была при нем, а при ней всегда был Виллим Иванович Монс. Власть камергера теперь упиралась в самые небеса: он мог назначить вице-президента в Сенат, митрополита на епархию и даже вершить дело о прокладке русско-шведской границы. «Особливому отцу в нужде» с просьбой «не отринуть ихнего слезного прошения от своего высочества» падали в ноги целые депутации, и Монс не брезговал ничем — брал, брал, брал, как будто предвидел скорый расчет… Семь бед — один ответ!
8 ноября, в воскресенье, всплыл давешний донос. Кто дал ход делу, неизвестно; называли имя недреманного государева ока генерал-прокурора Ягужинского, будто бы раздраженного притязаниями зарвавшегося камергера. Получив извет, Петр не подал признаков гнева, отужинал с Екатериной и дочерьми в присутствии Монса, с которым имел ничем не примечательную беседу. Однако долго притворяться у него не хватило сил. В девять часов он заявил, что устал и хочет спать. Екатерина возразила, что еще рано.
Тогда Петр подошел к настенным часам и перевел стрелки на час вперед.
— Ну, время разойтись, — сказал он и вышел, не взглянув на жену и ее любовника.
Монс, ни о чем не подозревая, возвратился домой. Но только он выкурил трубку, как явился сам начальник тайной канцелярии генерал Ушаков и объявил о его аресте по обвинению во взяточничестве. Все бумаги Монса изъяли, кабинет опечатали, а самого его заковали в цепи и увезли.
Понедельник 9 ноября был проведен петербургской знатью весьма смутно. Во всем городе вряд ли имелся вельможа, который не справил бы с помощью опального камергера какого-нибудь дельца. Опасались широкого розыска. Один голштинский герцог был несказанно доволен — в этот день было объявлено о его обручении с Анной.
Вельможи трусили напрасно: Петр был уже не тот. Такое неожиданное окончание семейной идиллии потрясло царя до глубины души. На все остальные вины Монса Петр взглянул как-то слегка, только как на предлог к обвинению. Детально расследовать все