— Вот оно как! — медленно произнес я. Прикидывая, может ли быть так, как рассказали, и по всему выходило, что очень даже может.
Взяв в руки кувшин с медом, я налил в кубок и сунул его в руки Ивана Григорьевича. Который, приняв кубок, тут же осушил его.
— Благодарствую, Андрей Володимирович, — вытер он усы и тут же уселся на лавку, наши взгляды скрестились на старшем Волынском.
Который сидел, поникнув, с посеревшим лицом. Тишина разлилась в комнате, да еще и вязкая такая, противная.
Иван Иванович прикрыл глаза, а после тяжко вздохнул и выдохнул, открыв глаза, начал говорить:
— Отец знал, Петр наверняка ему рассказал. После того как Василий Владимирович Старицкий умер на пиру, отец ездил в Старицу, вернулся он оттуда уже другим. Он боялся и сильно боялся. Запретил говорить и спрашивать о Софьюшке. Мишка же, брат мой начал донимать отца, так тот его всего исхлестал, так что тот три дня подняться не мог. Боялся он, видимо, что царь прознает о случившемся. Как я думаю, смерть Василия была неспроста, он здоров был! Вот отец и боялся, зубами в первый год каждую ночь скрипел. Мы и забыли, не вспоминали, хотя один раз отец приезжал к вам, к бабке твоей Софье. О чем говорили, того я не ведаю. Он не сказывал, а я и не спрашивал. Коли всплыло бы это, нам не жить. Всех бы вырезали. Как за то, что случилось, как и за то, что умолчали и скрыли. Ты жив, отец твой жил. Стоит ли нас винить, что мы молчали⁈ Что ты хочешь еще услышать, Андрей Володимирович? — ожег Иван меня взглядом, в котором смешались страх, злость и мольба.
«Жизнь не всегда простая. А за то, что влезли в царевы дела, да еще так, действительно всех могли вырезать, али в монастырь упрятать, али еще чего», — промелькнуло у меня в голове.
В горле пересохло, я налил себе меда и тут же осушил.
Иван же сидел с опущенной головой.
— Страх отца твоего понимаю, и чем могло все обернулось, — слова давались мне тяжело.
Я действительно понимал, и тут надо было или гнать взашей, строя из себя обиженного подростка, или принять и простить. Вот только произошедшее предательством или чем-то подобным назвать нельзя. Боялся брат прадеда, вот и ответ на все вопросы. Страх есть сейчас и будет потом, да и страх не за себя, а за семью, это тяжело.
— Иван Матвеевич, налей меду родичу! — принял я решение, и Григорьевич тут же налил Ивановичу меда в кубок и передал.
— Благодарю, Андрей Володимирович, — то ли прошептал, то ли прохрипел Иван Иванович и осушил кубок.
Я сидел и разглядывал обоих, прикидывая, как быть.
«Отношения надо налаживать, какие-никакие, а родичи. Да и не только с этими обоими, а со всей семьей. Да и не нужны мне эти двое здесь сейчас. Подумать надо, можно ли их к некоторым своим будущим делам привлечь и стоит ли вообще. А то вдруг большинство из них, как Нагой, бестолочи», — летели у меня мысли в голове.
— Вот письмо царю нашему Дмитрию Иоанновичу, — передал я грамоту Ивану Григорьевичу. — Сегодня отправляйтесь, не задерживайтесь.
— Да, княже, — кивнул младший Волынский.
— Через месяц приезжайте в гости, да и не только вы. А все Волынские, кто сможет: жены, дети, братья ваши. Знакомиться будем, — попытался я улыбнуться им, но вышло кривовато.
— Благодарим, Андрей Владимирович, за приглашение, обязательно будем, — поднялся с лавки старший Волынский и, приложив руку к груди, отвесил мне поклон, а следом за ним младший повторил.
— Вот и славно, заодно новости расскажете московские, — хмыкнул я. — И еще передайте приглашение ко мне в Старицу Одоевскому Ивану Никитичу Большому и Ивану Андреевичу Большому Хованскому, сразу как приедете в Москву, они ждут.
Прощание с Волынскими вышло не сказать, что теплым, но и без прежнего холодка.
Я же уселся на лавку, и мой взгляд начал блуждать по комнате.
Хоть встреча и не задалась, но внутри я был доволен окончанием. Поддержка Волынских мне, конечно, не помешает, но, в принципе, я мог бы и без нее обойтись. Так что мое решение было не столько корыстным, и эмоций в нем хватало.
— Надеюсь, никто меня не будет дергать в ближайшие два месяца, и я смогу сосредоточиться на делах, — тихо произнес я.
Вот только седалищным нервом чувствовал, что не будет так все просто и случится много чего веселого и не очень.
Минут двадцать я просидел в тишине и, тяжко вздохнув, поднялся из-за стола, направился на выход и напоследок пробормотал:
— Года не прошло, как я здесь, а уже чего-то задолбался.
— Как прошло? — тут же спросил меня дед Прохор, что ждал меня возле дверей.
— Неплохо, смогли поговорить. Через два месяца вернутся, и не одни. Родичи как-никак, — я положил руку на плечо деда и, глянув ему в глаза, тихо добавил: — Ты, дядя Олег и дядя Поздей всегда будете для меня самыми близкими и родными. Спасибо за все, — улыбнулся я тепло деду, на что он ответил тем же, и на мгновение в его глазах мелькнула забота и любовь. Мне же в глаз попала соринка, которую я тут же убрал