Влас сказал:
– Нечего нам с тобой делить. Ветер, земля и женщина не принадлежат никому. Это мы принадлежим им.
– Свэжэго вэтра в твои окна.
– Свежего ветра… друг.
* * *
Погребальный костер вышел на славу. Раньше маленькая деревенька меж Срединными землями и степью делила два государства, но нынче дымная пуповина соединила враждующие края.
В пламени сгинули многие воины, и никто не следил, чтобы срединников и шляхов клали отдельно друг от друга. Холм, на котором когда-то росло священное древо Рожаницы, превратился в курган, и вой овдовевших женщин не заглушал крики птиц потому лишь, что немногие успели вернуться в деревню.
Дола с Деяном, оставив сыновей родне, примчались едва ли не сразу после Посадника. Они то бранили своевольную дочь, то, напротив, славили ее храбрость, а Крапива знай отмахивалась: дел невпроворот, не до вас!
Дел и верно набралось знатно. Лечить больных и раненых, хоронить умерших, распределять припасы, дабы не вышло ни у кого ссоры. Одна бы травознайка нипочем не справилась, но с нею были Влас и Шатай – два вождя, два героя, перечить коим не смели ни срединники, ни шляхи.
Ясно, что до доброго мира было еще далеко. Очень уж многие полегли в Тяпенках, ни одной семьи не нашлось, что не пострадала бы от мечей пришлецов. Но Рожаница уравняла врагов оползнем и бурей, а там, где свое слово сказали боги, людям судить не след. Тех же, кто сомневался в праве новых вождей на власть, быстро успокаивали свои же: какие тут сомнения, если Шатай – копия отца Змея, а аэрдын глядит его глазами. Рожаница постаралась, не иначе!
Прошло время, и погибших проводили к Хозяйке Тени. Кого-то проглотила Мать Земля, кого-то в небо унес дым. Последним костер ждал Стрепета, бывшего вождя Иссохшего Дуба. Влас с Шатаем немало потрудились, чтобы отыскать его среди погибших и подготовить к захоронению как до́лжно.
Крапива сама обмыла тело и срезала бороду, что Стрепет носил в знак траура с того самого дня, как Дуб иссох, и теперь лицо его было спокойно и молодо. Только Дола стояла у дверей бани и причитала все то время, пока лекарка занималась делом:
– Как можно?! Где ж это видано, чтобы немужняя касалась покойника?
Закончив, Крапива вышла, утерла взопревший лоб передником и спокойно сказала:
– Так я мужняя. – И она кивнула на княжича, наравне с селянами таскающего бревна, чтобы подновить частокол.
Дола охнула:
– Без матери мужа выбрала!
Крапива хитро улыбнулась и ответила:
– Да.
И боле мать она не слушала.
Шатай и Влас вместе подняли покойника к кургану, а с ними напросился калека Кривой. Ясно, что помощи от него никакой, – старик едва передвигал ноги, и его самого впору было носить на руках. Но никто не стал перечить.
Пришел проводить вождя еще кое-кто из тех, кто звался Иссохшим Дубом. Таковых оказалось немного, ведь почти все соплеменники уже ждали вождя в Безлюдье.
Когда княжич и шлях уложили тело, подожгли щепу и повернулись, чтобы спуститься с кургана вниз, Кривой сжал луку седла под головой Стрепета.
– Кривой! – окликнул старика Шатай.
Но тот покачал головой:
– Нашэ врэмя ушло. Стрэпэта… и мое.
– Ты никак ополоумел?
Шатай кинулся к калеке, но тот отшагнул назад, туда, где яростнее всего разгоралось пламя, и Власу пришлось перехватить друга.
– Он жэ сгорит!
– Он уже давно сгорел, – сказал Влас.
Не без усилия Кривой выпрямил согбенную спину. Тяжкими оказались для него последние дни, не всякий юнец выдержит. Кривой же давно перешел ту грань, когда воин больше мудр, чем силен. Как и все шляхи, он мечтал погибнуть в бою, но слишком ослабел, чтобы держать оружие. Что же, уйти вместе с тем, кому был верен, – тоже достойно.
– Свэжэго вэтра, – сказал старик и потонул в языке огня, всколыхнувшемся, кажется, до самого неба.
Шатай рванулся, но бесцветное пламя опалило ему ресницы. Он закрылся локтем и не двигался долго-долго, пока Крапива и Влас не встали с ним рядом. Крапива сжала руку брата, а Влас положил ему на плечо ладонь.
– Боле меж нашими народами не будет вражды, – сказал княжич.
А Крапива тихонько добавила:
– И меж вами тоже.
После был не то пир, не то поминки. Снеди у сельчан почти не осталось, но у Змеева войска нашлись кой-какие припасы, и голод Тяпенкам не грозил. Хозяйку Тени и тех, кто отправился с нею, следовало проводить честь по чести, и собравшиеся делили каждую краюху хлеба, никто не утаил ни куска.
За день замириться со вчерашними врагами не вышло бы, и шляхи со срединниками нет-нет да посматривали друг на друга косо. Но курган заложили общий, вожди братались и пили из одного кубка, да и лекарка была одна на всех, так что ссоры как вспыхивали, так и гасли.
Шляшенки, бывшие рабыни, оказались понятливы и расторопны. Они много знали о целебных свойствах трав и умели лечить боевые раны, а всех больше Крапиве помогала немолодая Лада. Женщина была молчалива, а когда рядом проходил Шатай, и вовсе испуганно пряталась, пока Крапива не отозвала ее в сторонку.
– Когда ты ударила Змея ножом, ты сказала…
– Я сказала: «Он нэ станэт таким, как ты», – ответила Лада.
Привыкшая к невольничьей доле, она не поднимала взгляда и непрестанно кланялась. Но Крапива помнила, сколь жестокий пламень может гореть в этих темных раскосых глазах.
– Ты сказала «таким, как мы», – поправила лекарка. – Тихо сказала, но я услышала. Почему?
Влас с Шатаем, как у них повелось, о чем-то спорили, сидя за общим столом. Один указывал налево, другой направо, покуда Матка Свея не зыркнула строго на обоих. Мужчины прыснули и умолкли, только локтями друг друга пихали еще долго. Лада тоскливо наблюдала за ними, но подойти так и не решилась, однако Крапиве сказала:
– Потому что он мой сын.
– Стало быть, Змей тебя…
– Змэй нэ любил никого, – оборвала лекарку Лада. – Он нэ умэл. Но иногда он становился болтлив. Вэдьма когда-то прэдрэкла ему смэрть от матэри его сына. И он сдэлал так, чтобы сыновэй у нэго нэ было. Но боги умэют шутить… Я доносила дитя почти вэсь срок, а когда поняла, что могу родить, сбэжала.
Слишком высокий худощавый недокормыш Шатай… конечно, он не походил