Посадник внял мольбам сына. Кликнул подмогу, набрал бойцов в ближайших селениях, оставил женщин и детей под присмотром, а после вернулся, чтобы принять бой.
* * *
Таковым княжич хотел видеть себя сызмальства – конным, в дорогом доспехе, с родовым мечом при поясе, суровым. Верные люди шли за ним, а отец впервые гордился им. Одного не ведал княжич, когда, еще юнцом, представлял, что поведет дружину в бой. Не ведал, как будет горько.
Тур подстегнул коня и поравнялся с сыном:
– Что не весел?
– А что радоваться? Не на пир, чать, едем.
– Помнится, именно ты говорил, что надо дать Змею отпор. Вот он я: послушался, вернулся.
– Ты вернулся потому лишь, что удалось пополнить дружину наемниками, а войско Змея пострадало от оползня.
Посадник спорить не стал:
– Да. Ты молод, сын. Есть время отступать, и есть время сражаться. Дадут боги, и ты научишься отличать одно от другого. Ты повел людей в бой, и их дети запомнят тебя как убийцу. А я увел тех, кого мог увести, и стал защитником. Вот и думай сам, что лучше.
Посадник был мудр. В отличие от брата, в торговом деле он разбирался куда как лучше, чем в воинском. И, что греха таить, поступил верно. Нынче настал черед Змея обороняться, и отдохнувшая сытая дружина Тура сумеет загнать его так далеко в степь, что он не выползет боле никогда. Но Влас ехал мрачнее тучи. Много ли радости в победе, если не разделить ее ни с другом, ни с любимой?
Княжич первым проехал по холму, по погребенным под ним мужам – шляхам, срединникам… не все ли равно? За ним – Тур и дружина, мужики из соседних селений, наемники, те из тяпенцев, что могли держать оружие, – все, кого удалось собрать за короткий срок. Несдобровать врагу! Когда же Влас остановился перед лагерем выживших степняков, остановились и все те, кого он привел.
Степняки ютились в основании обрушившегося холма. Промокшие и замерзшие, грязные, наспех перевязанные. Они и заметили срединников не сразу, так были увлечены действом, что происходило у большого костра. А что там происходило – поди пойми. Влас лишь почуял, что пахнет горелым мясом. Он поднял руку, отдавая команду лучникам, и… обмер. Потому что шляхи расступились, и в толпе он разглядел соломенную голову Змея. И лишь спустя мгновение признал в нем Шатая.
– Что медлишь? – процедил Тур.
– Мало чести нападать на безоружных.
– Они напали на земледелов и баб. Не с ними о чести балакать.
Княжич медлил. Мало проку от командира, трусящего отдавать приказ потому лишь, что боится задеть знакомца в толпе… Но Влас боялся.
А у шляхов – ни сторожей, ни дозорных! Сидят себе в низинке, ждут, покуда неприятель, стоя на оползне, расстреляет глупцов из луков. Словно не воины, а дети малые! Откуда бы срединному княжичу знать, что все выжившие столпились у костра, уносящего в степь дымные останки старого вождя, чтобы поприветствовать нового. И что коснуться его, хоть кончиком пальца, – к великой удаче. А гаркнуть на воинов да разогнать всех по делам у Шатая попросту не хватало опыта. Да и чем может навредить кучка изувеченных деревенщин, оставшаяся в Тяпенках?
Долго степняки не замечали нависшую над ними угрозу. Сердце ударило не меньше десяти раз, прежде чем зафыркавшие от дыма кони выдали атакующих. Тогда лишь шляхи метнулись за оружием, а Тур вместо сына велел:
– Целься!
Шатай стоял у самого костра, а приближающиеся к нему шляхи не грозили клинком, не нападали. Нет! Они опускались на колени и утирали лбы краем его рубахи. Шатай вскинул голову, узнал Власа и… широко улыбнулся. И все бы ничего, но подле него стояла Крапива. Стояла и держала за руку.
– Опустить луки! Убью поганого… – сказал княжич вполголоса и, на ходу выхватывая меч, ударил коня пятками.
Копыта взрыли мокрый склон, метнулись в стороны шляхи, не желающие попасть огромному жеребцу под ноги. Быть бы беде, да травознайка, отвыкшая бояться, узнала грозного воина. И не кинулась прочь вместе с остальными, а побежала навстречу:
– Влас!
Княжича как ледяной водой окатили. Схлынула ярость как не бывало. Он спрыгнул наземь раньше, чем конь остановился, подхватил аэрдын и закружил. Друзья ли вокруг, враги ли – все едино. А она обвила руками его шею и сладко долго поцеловала.
– Живая, – выдохнул Влас. – Живая…
– А мэня?
Ревнивый Шатай, ясно, нашелся здесь же.
– Что тебя? Тоже поцеловать или мечом приложить?
– Твои поцэлуи мнэ ни к чэму, – усмехнулся тот. – Иди ко мнэ, аэрдын.
– А ее поцелуев ты не получишь! Ты, шлях…
Княжич окинул взглядом любопытных степняков. Те похватали оружие, но нападать не спешили, будто ждали чего. Уж не приказа ли?
– Ты что устроил?
Шатай потупился:
– Отрубил голову Змэе…
Крапива всем телом прижалась к княжичу.
– Шатай убил Змея, – сказала она.
– Нэ совсэм я…
– Он, он! – поддержала шляшенка, невесть как затесавшаяся меж мужчин. – Я сама видэла! Новый вождь убил старого вождя!
Влас прищурился:
– Выходит, ты теперь их новый вождь?
– Выходит, что так. Я… и моя сэстра аэрдын. Мы – новый вождь.
– Ты, – поставил лекарку на землю Влас и отшагнул, – со шляхами теперь?
Она пожала плечами:
– Змей принес много зла. Кому, как не его детям, с тем злом бороться? Я пошла с Шатаем, чтобы убить Змея.
– Что ж меня не спросила?
– А то ты пустил бы!
– Не пустил бы. Нет. А теперь… куда ты пойдешь? С ним? Или со мной? Шляховой ты земли или Срединной?
Крапива скрестила руки на груди:
– Никуда не пойду. Дома останусь.
– Сын! – Тур занял место княжича на холме и насупил брови. Все ж не только торговать и торговаться был он горазд, казнить и миловать Посадник умел тоже.
Княжич без слов понял, чего ждет от него отец. Ясно, на чьей стороне сила и чьей будет победа. И как станут срединники славить Посадника и его сына, когда полетит по государству весть о том, кто отстоял границу.
– Что ж… – Влас повернулся к Шатаю. – Придется нам разрешить спор.
– И как жэ?
– Так, как с самого начала стоило.
Шатай ухмыльнулся:
– Что жэ, пусть так и будэт.
Они встали грудь в грудь, воины напряглись, ожидая приказа. Крапива схватилась за сердце: что делать? Мгновение – и сорвались бы с луков стрелы, взметнулись мечи, прогремел бы раскатами грома боевой клич.
Перед взором у княжича пронеслось все: