– Ты оставила его… в Мертвых землях?
– Я отдала его стэпи. Стэпь живая. Она дышит, она поет, и иногда она принимает облик, понятный мнэ или тэбэ.
– Его забрала Байгаль.
– Я нэ знаю ее имэни, – отозвалась Лада. – Его забрала та, что спасла ему жизнь. А я… вэрнулась к Змэю и стала ждать.
– Нужно сказать ему.
– Нэт. Я слишком долго была вмэстэ с Большим Вождем. Я слишком стала похожа на нэго. Я забыла, каково быть свободной… Мой сын достоин другой матэри. Той, о ком нэ стыдно будэт вспоминать.
– Ее звали Нардын.
Рабыня прикрыла усталые глаза:
– Пусть он лучше помнит это имя. Мое жэ давно занэсло пэском. Чтобы выжить, я совэршила много плохого. Кияту нэ нужна такая мать.
– Кият… Такое имя ты дала ему при рождении? Что оно означает?
– Оно означает «надэжда».
Высоко в небе громыхнуло, и лекарка вскинула голову, готовая снова прятаться от ливня. Тучи, нависавшие над деревней в последние дни, встопорщились, отряхнули мокрые бока, сбросив последние капли, и расступились. А за ними виднелось ласковое медовое солнце.
– Гляди, Лада! – обрадовалась лекарка.
Но рабыни рядом уже не было. Только свежий ветер разметал горсти песка по равнине.
* * *
Никакое горе не длится вечно. Прошли дни. За ними недели. Напитанная влагой земля одарила селян обильным урожаем, а лесная живность плодилась и чаще обычного попадала в силки. В круговерти дел и забот никто не уследил, как быстро в новые ворота постучалась осень. А когда ж играть свадьбы, как не осенью?
Дола так и эдак подступала к дочери с самого Змеиного побоища. Когда, мол, по чести свадебку сыграем? А то не дело: жених из Тяпенок уезжать не торопился, уже присматривал место, где поставить избу. И что того хуже, Крапива зачастила в клеть, что пока делил он с Шатаем, в гости, да с ночевкою! Уже соседи начали понимающе хихикать, во весь голос звать травознайку Власовной. Шлях, во всеуслышанье названный Крапивой братом, не оборонял честь сестры, а пел шутливые песни про то, как мужу с женой надобно ночи коротать. Тяпенские девки с Лассой во главе слушали, краснели да на ус мотали. А травознайке хоть бы хны! Одна Дола со стыда сгорала… Раз случилось, что три дня дочь дома не показывалась. Ясно же, чем занималась с молодым да горячим княжичем. Позор на седины, да и только! И вот, когда под присмотром Матки Свеи окурили овин дымком от злых духов и поклонились кургану Рожаницы, Дола наконец решилась. Она отвела дочь в сторонку и спросила:
– А что, дитятко, не пора ли свадебку сыграть?
Крапива прыснула:
– Опоздала, матушка. Свадебка-то у нас еще в Мертвых землях была.
И хлопает глазищами своими синими и бесстыжими!
Признаться, Мертвыми земли звали разве что по привычке. После летней бури земля насытилась даже там, где уже несколько десятков холодных ветров рос один желтый сухостой. Нынче степь зеленела не хуже Срединных земель, а птиц и зверей расплодилось в ней столько, что и урожай сажать не надо: знай кидай стрелу на тетиву и тащи домой жирного зайца! Тем и промышляли шляхи, оставшиеся от некогда грозного войска. Жить на одном месте они не привыкли и быстро покинули деревню, а там снова развалились на несколько племен, и каждое, по совету Шатая, поставило над собой вождя. Вожди же ходили на поклон к Шатаю каждый месяц и, коли случался какой неразрешимый спор, просили судить. Когда такое приключалось, Свея довольно цокала. Потому что шлях не просто выносил решение, а прежде удалялся в клеть с Крапивой и Власом, долго с ними говорил и лишь потом объявлял, как надобно сделать. И никто не перечил! А Крапива вела себя ровно посаженка и обоими мужиками командовала… Нет-нет, а Свее делалось завидно. Да что уж! Все тяпенские бабы хоть и посмеивались, а втайне завидовали лекарке.
А и было чему! С женихом у аэрдын заладилось. Отец сманивал Власа в столицу, но тот наотрез отказался.
– Ты, – заявил княжич Туру, – сколько тщился земли объединить? А сдюжил я!
Крапива, стоявшая тогда по правую его руку, негромко кашлянула, и Влас поправился:
– Мы сдюжили. Стало быть, нам их и стеречь.
С братом вышло не хуже. Шатай быстро освоился, завел дружбу с мужиками, помогал с животиной, а особенно с лошадьми, случись у какой подвернуть ногу али простыть. А уж как люб был девкам! Как ласков, как складно врал про степь да как красиво пел! Оттого Влас с Крапивою все чаще коротали вечера вдвоем: шлях возвращался в клеть к утру, уставший, охрипший и счастливый. Днем же, когда они с княжичем обыкновенно ладили срубы новых домов-близнецов, получал от Власа нагоняй:
– Вольно́ было ночью шляться невесть где, да, шлях? А работать мне теперь одному за двоих?
– А тэбэ завидно? – скалился в ответ Шатай. – Тожэ пошляться хочэтся, но аэрдын боишься?
Влас фыркал, а после добродушно бормотал под нос:
– А то ты сам ее не боишься!
Так и остались в Тяпенках Влас и Шатай, муж и брат травознайки. Им-то двоим Дола плешь и проела. Решила не мытьем, так катаньем найти к ним подход и стала носить работникам пироги да молоко, пока те трудились над срубами. По ее и вышло. Как-то раз принесла Дола молодцам по доброму куску сала с хлебом, а когда те, поблагодарив, уселись за еду, начала причитать:
– Хороши вы у меня, диво как хороши! Вон какая изба добрая будет! Не стыдно жену привести да детушек по лавкам рассадить! Семерых.
Влас поперхнулся, и Шатай с готовностью похлопал его по спине.
– Отчэго жэ нэ восьмэрых? – хитро прищурился шлях.
Дола закивала:
– Оно и десяток можно! У Крапивы-то бедра широкие, выносит, как есть выносит!
Княжич добавил в сторону:
– Я только такого не вынесу. Мне вон шляха хватает…
Шатай невозмутимо ответил:
– Если нэ справишься, я готов найти аэрдын нового мужа. Получшэ. Мы будэм рассказывать их дэтям о тэбэ.
– Да пошел ты!
– Сам пошел.
Дола подумала, что уж кому-кому, а этим двоим о детях задумываться точно покамест рано. Но она явилась для другого, поэтому продолжила:
– Одна беда: родятся детки сиротками…
– Как это сиротками? – вскинулся Влас.
Дола намедни придумала, как станет говорить о том, каков позор – родить, не женившись. Дескать, вне закона родиться – все одно что сиротой. Но тут поглядела на Власа, на Шатая, на Крапиву, показавшуюся у ближайшего двора и ускорившую шаг при виде