Впервые с того далекого дня, когда потеряла свободу, Лада поглядела на хозяина сверху вниз. И она выполнила приказ – протянула ему нож. Вот только не вложила в протянутую ладонь, а вонзила в шею под ухом.
– Он нэ станэт таким, как ты! – крикнула она, выдернула и вонзила нож еще раз. А после еще и еще. – Он нэ станэт таким, как мы, – повторила она едва слышно.
Брызги взлетели в потолок черными звездами, а остальные рабыни разом обезумели. Они завизжали и бросились на умирающего. Изголодавшиеся смрадники и те рвали добычу когтями и клювами не так жестоко, как разъяренные женщины. Крапива обмерла, не в силах оторвать взгляда от творящегося ужаса. Отвернулась, лишь когда Шатай, кашляя, увлек ее к выходу:
– Идем…
Покрытая чужой кровью, наспех завернутая в грязную рубаху, Крапива вместе с братом вышла из шатра. Невесть что ждала она увидеть после смерти злодея. Сияющее солнце? Зеленеющие травы? Холм со священной липой, вернувшийся на свое место?
Шатер по-прежнему окружали шляхи – воины, которых Змей привел к границе, чтобы убивать. Лишенные ласки женщин и изгнанные в непогоду, всего меньше они готовы были убраться восвояси, с вождем или без него. Однако же вид детей Змея привел их в замешательство.
Шатай выпрямился и обвел взглядом воинов, что стекались все ближе к шатру, но заговорить не успел. Следом за ним выскочила рабыня, давно позабывшая собственное имя и звавшаяся Ладой. Она походила на ведьму – исступленно хохочущую, одичавшую, свободную.
– Змэй мертв! – прокричала она и сжала окровавленной рукой запястье Шатая. – Славьте нового вождя!
В небе громыхнуло так, что земля вздрогнула, а затем… дождь прекратился. В повисшей тишине кто-то несмело пробормотал:
– Славься, Рожаница… Славься… – Затем голос набрал силу: – Славься новый вождь!
И гордые шляхи опустились на колени.
– Свэжэго вэтра в твои окна! – грянул согласный хор.
Глава 25
Власу не спалось, не лежалось, не елось и не пилось. Тупая тревога вновь и вновь долбилась в виски. Время шло, солнце клонилось к закату; впрочем, за низкими тучами было толком не разглядеть, вечер на дворе или белый день. Раненые одинаково стенали что утром, что ночью, а бабы одинаково бегали за ними, разве что с темнотой становились менее резвыми. Напившись снадобья, Дубрава лежал по другую сторону очага, изгоняющего из избы сырость, и изредка похрапывал. Однако, стоило княжичу осторожно сесть, тут же распахнул глаза:
– Что не спится?
Влас отмахнулся – ничего, мол, но Несмеяныч не отстал.
– Что-то шлях пропал, – как бы равнодушно заметил княжич.
Дубрава зевнул:
– А что ему? Небось сховался и отдыхает, чтоб не запрягли воду таскать или еще что.
– И Крапивы нет, – не успокаивался Влас.
– Боишься, голубки вдвоем где-то устроились?
Влас фыркнул:
– Вот еще! Этот… только песни ей петь может.
– Девки песни любят…
– Ой, молчал бы уже! Пень старый.
Хотя и отбрехался, а встревожился княжич не на шутку. Проверил, как слушается тело, и, убедившись, что рана не ноет больше нужного, направился к выходу.
– Куда, княжич?
– Лежи. Сейчас я.
У дверей удалось перехватить Матку. Лишний раз вести беседу с Власом Свея не спешила, но и отмалчиваться не стала.
– Как раненые?
Матка неприязненно скривилась, но ответила:
– Да уж не твоими молитвами.
– Людей хватает? Чем помочь?
– Ты помог раз. Хватит, дальше сами как-нибудь. А коли ничего не болит, иди вон в избу кузнеца. Там здоровые отсыпаются.
Влас проглотил грубость. Уж кто-кто, а Матка Свея натерпелась из-за его глупости и держать обиду имела право. Он только спросил:
– Крапива там?
– Наверное. – Голос Свеи потеплел. – Забегалась. Верно, утомилась.
Тут бы княжичу и уняться, но тревога не прошла, лишь стала сильнее. Дождь затихал, и, когда Влас вышел на крыльцо, вода уже не бурлила в оставленном на верхней ступеньке котле, а расходилась частыми кругами. Княжич подхватил посудину и занес в дом – не придется уставшим бабам таскать, коли понадобится еще кипяток. Крапивы не нашлось ни внутри, ни снаружи.
Не нашлось ее и в доме кузнеца среди прикемаривших мужиков, и Влас всерьез задумался, порадовало его это или обеспокоило пуще прежнего. И, что всего хуже, Шатая нигде не было тоже. Неужто взялся за ум да и сбежал с сестрой, покуда снова не началась бойня? Ведь одно дело положить голову с княжичем вместе, совсем другое – ждать, не придет ли Хозяйка Тени за аэрдын.
Сердце заходилось птицей в силках – крылья сломает, покалечится, а вырвется! Княжич не жаловался, когда суровый Дубрава, что ни утро, гонял его окрест терема, да надев притом доспех. Тогда, молодой да сильный, Влас с легкостью выполнял указания, а после еще и скакал супротив дядьки с мечом. А теперь – гляди-ка! – воздуха вдруг хватать перестало. Вернувшись к Старшему дому, он, словно старик, оперся о ствол раскидистого дерева. Ноги не держали. Он бы сел, где стоял, но гордость не позволила.
Сверху послышался голос:
– Княжич, ты чего это?
В ветвях спрятался и неотрывно наблюдал за шляхами глазастый дедок. Влас сам посадил его, чтобы Змей не напал тайком, да и забыл.
– Гуляю, – нехотя буркнул княжич, выравнивая дыхание. – Слышь, дед!
– Ась?
– Крапиву… Травницу вашу со шляхом не видал?
– Как не видать, – охотно закивал старик, – видал.
Влас едва сдержался, чтобы не тряхануть ствол:
– Ну?!
– Дык ушли.
– Куда?
Дрожащий сухонький палец указал на обвалившийся холм, а Влас таки сел на землю – ноги отказали. Взыграла все же Змеева кровь в найденыше…
– К шляхам? – только и спросил он.
– К шляхам.
– Что же… Что ж не доложил?
Видно, княжич смотрелся зверем, потому как дедок залез маленько повыше и уже оттуда фыркнул:
– Ты велел докладывать, коли к нам кто сунется. А ежели от нас…
Слушать дальше Влас не стал. Перебирая по дереву руками, встал и, покачиваясь, двинулся к холму.
– Ты-то куда? Эй, княжич! Стой, говорю! Княжич! Идут!
Влас так и не обернулся, но остановился:
– Кто?
– А мне почем знать? Сам погляди!
Буря изрядно потрепала перелесок. Макушки молодых деревьев кланялись земле, старые и вовсе разлетелись в щепки. Ветер сорвал листву, а тонкие ветви полумертвыми висельниками колыхались под дождем. Не укрыться в эдаких зарослях, не спрятаться. Оттого, едва выйдя из деревни, Влас сразу разглядел белоснежного коня в дорогой сбруе, какового мог позволить себе только Посадник Тур. А за ним ровными цепочками тянулись мерины попроще – медлительные и отяжелевшие. Их копыта оставляли глубокие раны в почве, потому что везли