Крапива вскочила, и вовремя, ибо княжичу достало глупости выпростать вперед руку – схватить поверх рукава. Он со стоном поднялся на локте:
– Ты, видно, решила, что я спрашиваю. Не играй со мной, ведьма. Если прикажу, односельчане тебя в короб сунут и мне с поклоном поднесут.
И поднесут ведь! Матка Свея поругается, поломает старенький деревянный забор со злости да и смирится. Сами ведь пригласили княжича в Тяпенки, сами молили о защите…
– Ты нам не господин, чтоб приказывать!
Раны были свежи, не пустили молодца в погоню, и он завалился навзничь. Крапива же выскочила вон.
Старый Несмеяныч, дежуривший у входа, тут же метнулся внутрь: мало ли что ведьма натворила над его воспитанником?
После жаркого тяжелого воздуха избы летний зной снаружи показался благословением. Крапива прислонилась спиною к стене и, не в силах боле держаться, сползла на землю. Так ее и застала Матка, спешащая к гостям с примочками из кислого ледяного молока.
– Грозился? – коротко спросила она.
Крапива кивнула. Грозился, что уж. Вот только не выпороть и не казнить, а куда как хуже…
– Домой иди да со двора не показывайся, покуда не уедут. Кликну, если хуже станет.
Крапива и рада бы домой, да ноги со страху держать перестали. Она попыталась встать, но не сумела. И ведь не подаст никто руки, не доведет до родной избы… Цепляясь неверными пальцами за стену, она поднялась и поковыляла прочь.
* * *
Родная изба издревле служила защитой. Не пропустит злого человека крепкий сруб, истребит лихорадку жаркая печь, отгонят злых духов обереги в Светлом углу. Крапиве же, вот диво, всегда покойнее было не дома, под сенью святого дерева, а во дворе. Дерево-то в избе мертвое, дыхание его едва учуять можно, а в огородике поют песнь травы. И песнь та одной травознайке слышна.
Вот и нынче девица не в женской половине пряталась, а сразу свернула к грядкам. Там плакали от жажды клубни редьки, там шипели побеги сорной травы. И для Крапивы эти речи звучали так же явно, как негромкий разговор отца с сыновьями, что сидели около хлева.
Девица бережно корчевала корешки, а сама исподлобья следила за братьями. Деян учил сыновей точить серпы, направляя каждое движение мозолистой ладонью. Крупная загорелая длань ложилась поверх узких мальчишеских рук – чирк! – и скользило точило по железу. Лезвие золотилось в солнечных лучах, Мал с Удалом важно дули щеки. Крапива зло утерла лицо рукавом. Ее отец вот уж целую вечность не обнимал ласково, мать не чесала косы резным гребнем.
– Куда расселась, негодница? – Дола подошла неслышно и нависла тучею.
– Грядки вот…
– Куда расселась, спрашиваю?! Срам прикрой, не ровен час, братья увидят! Стыдоба!
Крапива опустила голову. Понёва и впрямь задралась, обнажив колени, да только братья все одно в эту сторону не глядели.
– Одёжу не запачкать…
– Ишь, одёжу она запачкать боится! А гульнёй прослыть? А мать опозорить?
– Да не видать же с улицы ничего!
– А отец? А младшие?!
Крапива стиснула зубы:
– А им и дела нет!
Сама Дола даже в нынешнюю жару рукава не засучивала, а волосы прятала под кику и плотный платок. Учила тому же и Крапиву, да та вечно норовила избавиться от убора. Правду молвить, с весны и до поздней осени никто в Тяпенках строгих нарядов и не носил: со степей дул сухой ветер, тучи застревали на северном горном хребте, и погода стояла такая, что в баню ходили охладиться.
– Что, мало сегодня от княжича получила? Больше хвостом верти! – фыркнула мать, и у Крапивы горло перехватило.
Сказать бы, что нет ее вины, что не нарочно она молодцу попалась… Да слова во рту застряли. Быть может, мать и права? Не зря Дола учила ее глаз не подымать и парням не улыбаться – все к беде.
– Матушка…
Дола бранилась, как не слыша. Крапива ухватилась за край ее подола, как тонущий хватается за все, что под руку подвернется. Хоть соломинка, хоть тростинка.
– Матушка!
Дола резво отпрыгнула, ажно грядку перескочила, и юбка выскользнула из пальцев.
– Ах, едва не докоснулась! О чем думаешь, дуреха?!
– Матушка… – Крапива вскинула взгляд, в глазах стояли слезы.
Мать глядела на нее сверху вниз подобно бездыханному идолу.
– Коли ко мне кто посватается… ты же… неволить не станешь?
Утешила бы. Подула на волосы, слово мудрое сказала. Но Дола обидно рассмеялась:
– Да кому ты нужна! Коли кто возьмет хворобную да гулящую, я первая ему поклонюсь!
Мать говорила что-то еще. Уму-разуму учила, наказывала не злить боле княжича. Крапива вроде и слушала, а в ушах звенело. И только печальная песнь сорной травы, засыхающей в борозде, достигала усталого ума.
* * *
Рожаниц знали по всем Срединным землям. Но если ближе к Северу берегини почитались не больше, чем прочие домашние духи, то в стороне, граничащей со шляхами, они стояли рядом со Светом и Тенью. Оно и понятно: шляхи своих жен хранили подобно сокровищам. Кому им еще поклоняться, как не дарующим жизнь?
И в Тяпенках, куда степняки давно уже захаживали, как в свои владения, богиня тоже заняла почетное место. Потому и главной в деревне стала Матка, а не мужи-дзяды, – диво дивное для срединного народа! Потому, случись беда, Крапива шла не к грозным идолам, что возвышались над Старшим домом, а к той единственной, что всегда утешит и утрет слезы. Травознайка шла к Рожанице.
К вечеру Крапива переделала дела по хозяйству и вырвалась из дому. Управилась бы быстрее, да княжич дважды, словно нарочно, оборачивал кувшин с зельем. Приходилось возвращаться в общинный дом, возжигать очаг да варить лечебную похлебку из живоцвета. Дубрава Несмеяныч требовал, чтобы лекарка непременно при нем колдовала, а то, не дай боги, задумает недоброе. Влас же раздувал ноздри и глядел. Глядел так, что Крапива решилась отправиться за подмогой к богине.
По пути отыскав утерянную корзину, она пересекла поле. Горло перехватило, когда по примятым колосьям девка узнала то место, где повалил ее княжич. А не будь у Крапивы проклятья, что сталось бы? Как бы измывался над нею мучитель? Что, если заберет с собой и отыщет-таки способ? Пусть уж лучше никто никогда не коснется, чем… так.
Солнце нещадно пекло голову, мошкара гудела в дрожащем воздухе, и скоро стало казаться, что над Тяпенками зависла беда и все давит, давит, давит… Крапива утерла выступивший над губой пот. До леса оставалось всего ничего. Там укроют ее пышные кроны, убаюкают щебетом птицы.
На опушке Крапива низко поклонилась и вынула загодя приготовленный кусок хлеба – отдарок лесу за