– Пойдем-ка до меня, – неожиданно мирно сказала Свея. Она не коснулась Крапивы, лишь провела руками над ее плечами – вроде как обняла и ободрила. – По дороге расскажешь.
Все ж таки обида на княжича излилась злыми слезами. Крапива утирала их рукавом, пока никто не увидал, но те все катились.
Выслушав короткий рассказ, Свея покачала головой:
– Беда…
– Ты уж прости меня… Кабы знала, что он той дорогой поедет, заперлась бы в избе до самого вечера!
– Тьфу, дуреха! К чему винишься? – Матка провела ладонью над пшеничными волосами, почти погладила. – Будь на его месте кто иной, я б сама догнала да заломала паскудника! В другом беда…
– В чем же?
Свея остановилась перед общинной избой, где еще вчера шумели и радовались гости. Нынче из нее доносились приглушенные стенами стоны.
– В том, что княжича привезли обратно к нам, а лекарка у нас в деревне одна.
Глава 2
Ох и дурно было княжичу! Он метался по постели, и по лбу его стекали бисеринки холодного пота. Не узнать статного красавца… Волосы взмокли и липли к щекам черными росчерками, густые брови изломила му́ка, глаза запали. Весь он был словно угодивший в капкан зверь, а капканом стало собственное тело.
Крапива и прежде видала, как ее проклятье рисует узоры, но все больше смотрела на запекшиеся и потемневшие раны. Эти же ожоги были свежи, они змеями ползли по некогда белой коже, уродуя ее. И не остановить их, не повернуть вспять. Только малость облегчить боль можно.
Травознайка не решалась приблизиться. И не только потому, что усатый старик, не отходивший от княжича ни на шаг, гнал ее прочь, но еще и потому, что сама робела. Раны княжича были свежи, но и на ее плече синяки не исчезли.
– Куда пошла, ведьма? Чем поить вздумала?!
Дядьку княжича звали Дубравой, а малая дружина уважительно величала его Несмеянычем. Получилось так оттого, что старик со всяким был строг, мог и плетью приложить, и отсыпать на орехи. Но не от злобы, а для порядку. Такого, чтоб невинного наказал, за ним не водилось. А вот за дурную шутку, за то, что уснул в карауле, за то, что весло упустил, – это да. Но имелась у Несмеяныча и слабость. Лежала нынче, стиснув зубы, и сдавленно сыпала проклятиями. Власа Дубрава любил крепче родного сына, буде таковой имелся. Сызмальства следил, чтобы не поранился, не пускал одного за ворота из терема да учил княжеской науке. И – вот беда! – не уследил, не сберег. Оттого глядел на Крапиву так, словно голову отвернуть хотел.
Лекарка пододвинула к усатому кувшин со снадобьем. Готовила она его здесь же, на очаге, и старик строго следил, чтобы не кинула какого яду в зелье, а про каждую травку спрашивал, что да для чего.
– Сам же видел, что вывариваю… Травы да коренья…
– Откель мне знать, что ты туда тайком добавила? Мало горя причинила?
Крапива уту́пилась в пол:
– И думать не смела…
Несмеяныч взял кувшин и поднес к губам, следя, встрепенется ли девка. Крапива лишь крепче стиснула кулаки. Взаправду, что ли, считает, что ей ума достанет княжича отравить?
Отхлебнув, Дубрава сжалился и попотчевал больного: делать-то нечего. К тому ж Матка Светом и Тенью поклялась, что хворобная девка беды не желала. Да что уж, старик и сам видел, как та упрашивала Власа ее не трогать, но молодой же, горячий… Несмеяныч замахнулся на травознайку локтем:
– Ух, я бы тебя!
Поганая ведьма и не дрогнула, лишь глянула так, что воевода побледнел.
– Отр-р-родье! – буркнул он, отворачиваясь. – Пошла прочь! Поклонись вон Рожанице, чтобы обошлось!
Княжич хлебал варево из подставленной дядькой плошки, и из угла рта его бурой змеей сочилось непроглоченное зелье. Он поднял отяжелевшие веки и, оттолкнув посудину, потребовал:
– Пусть… подойдет…
Дядька решил, что ослышался:
– Пей, княжич, пей…
– Я велел… чтоб подошла… девка та…
– Одумайся, княжич! Ей бы к тебе на версту…
Колючий взгляд ощупал потолок и сполз на испещренное морщинами лицо Дубравы. Плохие у княжича были глаза, ох плохие! Шальные, черные… И сверкало в них такое упрямство, которое только в Тень и ведет.
– Выйди, – молвил больной.
Несмеяныч обмер. Поджал разом пересохшие губы, отставил плошку и двинулся к выходу. Хотел бы и девку с собой волоком утащить, да воочию видел, что бывает с теми, кто ее неволит.
– Тронешь – убью, – коротко бросил он ведьме и хлопнул дверью.
А Крапива стояла ни жива ни мертва. Затухающие угли перемигивались в очаге, бурый след от зелья искривился вместе с ухмылкой княжича.
– Мне вдругорядь повторить? – прохрипел он.
В избе было донельзя душно, дымовые оконца едва выпускали жар, но Крапива вдруг словно в проруби очутилась. Она приблизилась на негнущихся ногах.
– Сядь.
– Не могу, княжич. Задену ненароком…
– Так не задевай.
Двигаться ему было больно. Влас и рад бы хоть голову повернуть, чтобы рассмотреть ведьму, да никак. Крапива присела на самый краешек перины и положила руки на колени. Не дай Рожаница хоть кусочком голой кожи прислониться!
А княжич словно проверял силу проклятья, словно нарочно напрашивался.
– И что же, – негромко спросил он, – никто прежде до тебя не докоснулся?
Крапива не отводила взгляда от сцепленных в замок пальцев:
– Случайно только.
– И мужчины ты не знала?
Жар прилил к щекам. Девица покачала головой и, поддавшись внезапной злобе, выкрикнула:
– И знать не хочу!
Княжич показал белые зубы – что оскалился:
– Как поднимусь, со мной поедешь.
У Крапивы перед взором все поплыло.
– Как?
– Поедешь в терем. Станешь молодшей.
Лязгнули волчьи челюсти – прокусили мягкий заячий загривок. Молодших жен в Срединных землях вот уже целый век не заводили. Дорого, накладно… Да и кто отдаст свою кровиночку в чужую семью, где у нее не будет ни прав, ни владений? Молодшие только звались женами, на деле же чисто рабыни. Но и за такую долю, случалось, боролись. Коли своего дома нет, коли нужда заставила, коли терять нечего… Лучше уж знатного да богатого ублажать, чем побираться.
Нет, не лучше!
– Не поеду, – пролепетала Крапива.
– Не бойся, не обижу. Еще сама… ластиться начнешь.
– Это тебе дружина подневольная, а мне приказывать не