Крапива переступила невидимую границу и наконец оказалась в тени ясеней. Успей она добежать до них утром, не случилось бы беды. Рожаница не попустила бы в своих владениях… Но былое не вернуть.
Зной в лесу мучил меньше, и девица легко двигалась меж деревьев, через овражки и валуны, по горочкам и холмам. Вроде и малость прошла, а словно в ином мире очутилась.
Так уж повелось, что идол Рожаницы никогда не ваял руками человек. Рожаница являлась сама, выбирая лю'бое ей место, а мастер, если был достойный, лишь выпускал ее наружу. В Тяпенках такового мастера не имелось, и, кабы не случайность, никто и не знал бы, что хранит их деревню славная богиня.
Когда Крапива еще была здорова, в их селении гостил Слышащий. Назвался он Иванькой и сказывал, что дал себе зарок обойти все земли под дланями Света и Тени. Знавал он множество дивных легенд и делился знаниями со всяким, кто пожелает. Правда, слушала его все больше малышня: хоть Иванька и выдавал враки за быль, а верилось с трудом. Так вот, этот-то гость и сказал Матке Свее, мол, чует где-то рядом добрую силу. Не желаешь ли отыскать покровителя? Свея не отказалась, ей Иванька был по нраву: вроде молод, а дело говорил. Тогда Слышащий принялся ходить кругами, раз за разом прислоняясь ухом к земле. И когда уже все подивились да посмеялись, когда решили, что мужик повредился рассудком, он попросил нож по дереву и вонзил его в кору одиноко стоящей на холме над Тяпенками липы. Долго ли трудился, того никто не ведал, потому что Иванька воспретил глядеть, как работает. Но к рассвету следующего дня на деревню с холма взирал лик богини, точно по волшебству проступивший сквозь кору. Следов ножа на дереве тогда так и не отыскали, хотя многие и тщились.
На тот холм и поднялась Крапива. Следовало поклониться Рожанице, поднести вина, благодаря за пролитую когда-то первой матерью кровь… Но вместо того девица всхлипнула и бегом кинулась к живому древу. Пала на колени и обхватила руками ствол. Ветви зашуршали над головой, словно утешали.
– Помоги, матушка!
Крупные горячие слезы катились по щекам и падали, пропадали в морщинах коры. Так и горести обиженной девки пропадут, растворятся в богининой милости.
И не отказала Рожаница, погладил по волосам горячий ветер, затянули песнь полевые травы. О ласковых поцелуях, о нежных, желанных касаниях, о том, что есть в мире тот, кто не убоится Крапивиной хворобы, и тот, кого она не убоится сама. Девица и не заметила, как задремала.
Очнулась она, только когда пушистый лес открыл объятия рыжему заходящему солнцу. Протерла глаза и ахнула: вот матушка осерчает! Крапива оставила подношение Рожанице и, встав с идолом рядом, взглянула на раскинувшуюся в низине деревню. Домой не хотелось.
Девка собралась уже, вздохнув, пойти с холма вниз: предстояло засветло миновать лесную опушку и пересечь поле, медлить не след. Да вдруг что-то царапнуло взор. В какую сторону ни повернись, все здесь было знакомо: нависающий над Тяпенками холм, точно зеленая волна, поднявшаяся из леса, золотые поля и полоса дороги, соединяющая их с деревней, черная громада гор с северной стороны и бескрайняя равнина степи с востока. Оттуда-то, с земли шляхов, и приближалась беда.
Крапива ахнула:
– Щур, протри мне глаза!
Но протирай не протирай, а степь оживала: с Мертвых земель к Тяпенкам двигался отряд конных всадников.
Крапива едва снова не выронила корзину. Не побежала, а полетела к деревне, скатываясь с холма, ломая заросли кустарников… Лишь бы успеть, упредить!
Шляховы земли звались Мертвыми. Оттого что не родила почва, почти не проливался дождь, оттого что сами шляхи скитались по ним, сталкиваясь и воюя. Срединники давно уже жили мирно и поставили над собою единого Посадника. Шляхи же, точно коты бродячие, ходили где пожелают и грызлись меж собой. Случалось, ходили они и в Тяпенки. Сначала с кривыми мечами наперевес, дабы не вздумал кто им перечить. Брали что вздумается, укладывали в седельные сумы – и ищи-свищи, что ветер в поле. Было так еще в молодость Крапивиной матери. Но после власть взяла Свея, стала в Тяпенках Маткой. Шляхи женскую власть уважали куда как больше, чем мужскую. Видно, потому Свея и сумела договориться, чтобы являлись степняки не когда вздумается, а раз в году. И чтоб брали ровно десятину, не больше. Да только разрозненные племена не умели меж собой сладить и поделить добычу. Являлось одно племя, за ним второе, случалось и третье – и каждому по десятине. Вот и решила мудрая Матка поискать защиты с другой стороны, присоединиться к Срединным землям. И надо же случиться, чтобы именно нынче шляхам занадобилось явиться вне уговора! С добром ли, с худом? Поймают срединного княжича и его дружину, так всех до единого перебьют, и войны не миновать! Снесет ураганом расправы маленькую деревеньку.
Крапива неслась что было мочи, а все казалось, что не обгонит конных воинов. Скакуны у них крепкие и выносливые, низкорослые, мощноногие. Могли днями и ночами без передыху идти. Благо бегали плохо, не быстрее человека. На то и надежда.
Крапива влетела в деревню ни жива ни мертва, насквозь мокрая не то от жары, не то от страха. Сразу кинулась к дому Свеи, заколотила:
– Матка Свея! Матка!
Отворила Ласса. Время уже было позднее, в избах зажглись лучины.
– Матушку зови! – закричала Крапива и сама не поняла, как ввалилась в дом и упала на колени от усталости.
– У княжича она… Крапивушка, да на тебе ж лица нет!
Ласса метнулась набрать воды, подала подруге ковшик. Руки у Крапивы дрожали – половину расплескала.
– Зови матушку! Беда! Беда!
Встретится срединный княжич с суровыми шляхами, и неизвестно еще, кто Тяпенки больше горем напоит. Приглашала Свея гостей для защиты, а посадила на шею Лихо.
Напуганная Ласса мигом приволокла мать, и та, увидев Крапиву, обмерла:
– Не томи!
Травознайка едва языком шевелила:
– Шляхи идут. С холма видала…
Тут бы Свее сесть да разрыдаться. Али Свету с Тенью требы вознести, авось подсобят. Но не привыкла Матка раньше времени опускать руки. Она нахмурила густые брови, мышцы ее, мужику на зависть, напряглись под льняной рубахой: одна родную деревню оборонит, никаких богов не надо!
– Ласса! Кликни девок, пусть наряжаются и к воротам – встречать. Да поднесите молока, для них первое лакомство. Костер во дворе разведите, им не привыкать. И чтоб к Старшему дому ни на шаг не подходили!