Кровь брызнула на порог Старшего дома, ледышкой посреди жаркого лета сверкнула сталь. Усатому Дубраве что чья-то жизнь? Походя полоснет клинком – и дальше в бой. Лишь для Крапивы тот, кого придавливала коленом к земле Свея, не был безымянным шляхом. Не думала глупая девка, что делать, поддалась чему-то животному внутри. Она повисла у княжича на шее. Кто сторонний рассудил бы так: напугалась, о защите взмолилась. Но травознайка не о себе пеклась. Кожей к коже, ладонями к горлу – и вспыхнуло древнее колдовство, опаляя и без того покрытое шрамами тело Власа. Тот быстро отпихнул Крапиву – научен уже. Однако же помогло: замер, оторопев, дядька Несмеяныч, ослабила хватку Свея, а шлях харкнул ей в лицо кровью, натекшей из разбитого носа.
Шатай двигался подобно зверю, по-кошачьи был гибок его хребет. Он изогнулся, вдарил локтем, ужом скользнул за дверь – и поминай как звали. Свея бешеной псицей глянула на Крапиву. Никогда прежде Матка так на нее не зыркала! А уж Дубрава и вовсе готов был прирезать.
Крапива закрыла себе рот ладонями, с ужасом поняв, что сотворила. Не жить бы ей боле, да вступился княжич.
– Девку не трогать, – велел он. Повернулся, вынул острый нож, каковой всегда носил при поясе, и кольнул острием щеку девицы. – Чтоб с места не двигалась. Перебью шляхов – договорим.
И с тем выскочил во двор, где уже собрались молодцы из дружины.
Редко кто умел подарить улыбку Хозяйке Тени. Дорого стоит потешить черную богиню! Но та ночь стала для нее веселым танцем.
Закричали бабы, зазвенело железо, алыми каплями разлетелись угли разоренного костра. Еще свежи были запахи яств да хмельного меда, но уже прибавились к ним иные – те, почуяв которые кони грызут удила, а собаки заливаются лаем.
Заливалась и Крапива, забившись в дальний угол Старшего дома, аккурат под образами богов. Заливалась и молила, чтобы не покинули крошечную деревеньку на границе Срединных земель и степи, чтобы оберегли. И пусть возьмут за то жизнь неразумной девки, пусть любые тяготы на нее обрушат, лишь бы братья, мать с отцом, Ласса, Свея – все, кто дорог Крапиве, – не расплачивались за ошибку.
– Великая Мать! Рожаница, – лепетала травознайка, – разорви пелену Тьмы, прогони Лихо!
Но Лихо уже вовсю скакало по деревне, а Хозяйка Тени пела свою песню. Завизжал кто-то, и дверь избы распахнулась, ударившись о стену, повисла, перекошенная. Один из парней княжича, тот, что смеялся всех громче, когда Крапиву валяли в поле, за косу втащил девку. За порогом ураганом бушевала битва, но дружинник на подмогу своим не спешил. Куда приятнее ему было усесться верхом на пленницу и разорвать на ней рубаху, открывая не тронутую никем прежде грудь. Девица брыкалась и царапалась, но, стоило приложить ее кулаком в лицо, затихла, позволила задрать себе юбку и… и…
Как хватило у Крапивы смелости, она бы ни в жизнь не сказала. Но тогда, наблюдая из укрытия за чужими мучениями, она будто бы сама оказалась на месте жертвы. Это на ее, Крапивы, теле оставляли синяки жадные пальцы. Вот только если травознайку боги наделили не то благословением, не то проклятьем, то этой бедняжке защититься было нечем.
Лекарка выхватила из очага котелок, уже не раскаленный докрасна, но полный горячего зелья. Размахнулась…
– На тебе!
Молодец заорал и откатился в сторону, а Крапива добавила опустевшим котелком ему промеж глаз. Потом только разглядела, кого спасла. На полу, свернувшись калачиком, лежала Ласса. Немудрено было не узнать ее: мало что по темноте, так еще и зареванную, избитую, грязную… От нарядного сарафана остались клочья, а волосы свалялись вороньим гнездом.
Крапива опустилась перед подругой на колени. Обнять бы, утешить… Но смогла лишь похлопать по спине, где та оставалась прикрыта обрывками рубахи:
– Не тронул? Не успел?
Ласса замотала головой, не в силах вымолвить ни слова.
Ох и грянула беда! Такой и ворот открывать не надобно, снесет весь частокол и дозволения не спросит! А все почему? А потому что глупая девка не заметила, что следит за нею шлях; потому что княжичу воспротивилась; потому что в поле за травами отправилась в неурочный час… Одной лишь молитвой такого не исправить.
Крапива взялась за ноги бездыханного парня поверх сапог:
– Помоги, Ласса!
Подруга все ревела, но послушалась. Вместе они выволокли ношу из избы, а после Крапива преградила Лассе дорогу.
– Закройся и подопри чем-нито дверь, – велела она.
– А ты как же?
– А я уже насиделась.
* * *
Бой кипел там, где совсем недавно горели костры. «Заходи, добрый гость, – с вечера трещало их пламя. – Здесь ждет тебя пища и приют, здесь никто не посмеет чинить зло». И вот раскиданные по земле уголья гасли под сапогами. Шляховские кони ржали и рвали привязь, удерживающую их у ворот. Тяпенские мужики, похватав рогатины да серпы, высыпали на улицу, да так и замерли: кому помогать, от кого обороняться? Срединников сами же зазвали, просились под крыло; а шляхи зло привычное – забрали бы дань и ушли. За кого ни встанешь, всяко от второго горя хлебнешь. Вот и защищали они жен с дочерьми, а сами робели, подобно девкам.
Малая дружина что? На пиру песни попеть, гоголем вышагнуть по широкой городской дороге, хвалясь новым кафтаном, погоготать над шутками да самим кого уколоть острыми языками. Словом, все больше в тереме со хмельным воюют. А ежели встанет супротив эдакого воина боец, в седле рожденный, лошадью взращенный… Княжичу с его витязями такие и достались. Не юнцы горячие да несмышленые, а мужи, вместо пиров сидевшие на сухом ветру и питавшиеся соленым мясом. Те, кто жизнью не дорожил: своей ли, чужой…
Не зря упреждала Матка Свея срединников, не зря советовала не показываться! И Дубрава Несмеяныч тоже в который раз спорил с воспитанником, да никто не пересилил молодецкую горячность. Вот княжич теперь и расплачивался с богами: не оскорбляй тех, кто с миром явился, не устраивай гостю засады!
У княжича ворогов всяко было меньше, чем у степняков. Он-то своим велел только шляхов бить, а те рубили без разбора: воинов, деревенских… Не трогали только баб. Однако не то дружина оказалась не так верна Власу, не то удаль в княжеском тереме позабыла, не то попросту озорничать в опустевших избах да девкам подолы задирать