Кричать: «Выходи, Кощей»? Так она чай не царевый сын, чтобы звать Кощея силами помериться. Вот этим вечно неймется: то Кощея победить, то Горынычу головы срубить. И невдомек будто, что Кощей все одно бессмертный, а Горыныч за каждую срубленную голову потом, как новая отрастет, дань с ближайшей деревни девкой возьмет.
Просто кричать? Тоже плохо. Подумает хозяин, что умалишенная, – вообще ворот не откроет. У частокола не нашлось палки, чтобы ударить по воротам, а у самой Василисы с собой не было ничего, кроме куколки. Пока Василиса думала, совсем стемнело, даже месяц с неба пропал, и тотчас у всех черепов на частоколе загорелись глаза. Светло стало как днем, никуда больше не спрячешься.
Василиса сильнее прижала куколку к груди, не чувствуя даже, как ногтями оставляет глубокие лунки на собственных ладонях, сердце ее билось быстро, точно заячье, того гляди выскочит и помчится прочь! И оттого, что глядела она во все глаза, а они уже привыкли к свету, увидела чудо расчудесное.
Вырвался из леса черный вихрь. Сухие листья и ветки за собой вихрь волочет, а выше пары пядей от земли и не поднимает. Вроде ветер балуется, а что в сердцевине этого вихря – и не разглядеть. И несся этот вихрь прямо к воротам. Василиса едва отпрянуть успела, чтобы ее вихрем не снесло.
У ворот же остановился вихрь и обернулся конем вороным со всадником на спине. Но и всадник был иной, и конь. Такого коня ни разу Василиса живьем не видела. У кого в деревнях или в городе ближайшем были кони, все они отличались приземистостью, широкой грудью, могучей шеей и ногами. Этот же был как со старой лубочной картинки, что хранила Василиса с детства, пока ее не отобрала и не сожгла Белолика. Просто ради смеха сожгла. Уже год минул с тех пор, а картинку Василиса тотчас вспомнила.
Такая же лебединая шея была у коня, стройные ноги, огненный взгляд и густая грива. А на коне и всадник был под стать. Высокий, с длинным темным волосом, блестящим, словно воронье крыло, с гладким безусым и совсем юным лицом, которое портила только пара шрамов, тонкой паутиной спускающихся от висков, всадник был закован в черные доспехи, черные перчатки держали черный меч.
Залюбовалась Василиса. Застеснялась своего застиранного платья. Это если гости у Кощея такие, то как тогда он сам одевается?
– Эй! – чуть оробев, окликнула Василиса красавца. В их деревне самые красивые парни самыми гадкими оказывались. От любой девицы нос воротили, все в город ездили судьбу искать. А как пакость какую учинить – так всегда первыми были. А этот Кощеев гость был так хорош, что даже Драговит рядом с ним смотрелся бы не лучше поросенка. Но как еще к Кощею попасть – Василиса не знала. Руку кольнуло, и она запоздало вспомнила про вежливость. Поклонилась поспешно в пояс и добавила: – Добрый… Доброй ночи, добрый молодец.
И сама на себя рассердилась. Вот уж сказала! Будто язык не той стороной во рту пришили!
Красавец не рассмеялся, даже чуть нахмурился. Свел брови, глянул на нее прямо, и Василиса обомлела. Один глаз его был голубой, а вот другой зеленый, да не как у самой Василисы, а будто кошачий!
– Давно меня добрым молодцом не величали, – медленно произнес он, и сердце Василисы снова понеслось вскачь. Голос красавца был бархатный, словно мамины волосы, словно кошачья шерстка, словно лапа домового. – Ну здравствуй, коли не шутишь, красавица. Зачем так далеко в лес забрела? Заблудилась?
Василиса нахмурилась. С такими красавцами надо держать ухо востро – это ее мама первым-наперво научила.
– Я к Кощею пришла, – буркнула она, потом вспомнила мамины сказки, спохватилась и снова в пояс поклонилась. С нее не убудет, а вдруг красавец этот, волкодлак, превратится и перекусит ее пополам. За грубость. – Меня к нему мачеха прислала. Как пройти – знаешь?
Усмехнулся красавец как-то нехотя, лишь одним уголком губ дернул, а сердце Василисы заныло так, будто он ей целый ворох жарких слов в самое ушко нашептать успел. Пуще прежнего Василиса разозлилась и на себя, и на красавца. Но что теперь делать? В лес сбежать, чтобы назло ему к Кощею не попасть и огня не попросить? Так он и не вспомнит даже, что была здесь такая. Нет уж, пришла к Кощею – с Кощеем и говорить надобно.
– Знаю, – тем временем ответил красавец. – Только безымянным за воротами делать нечего. Как тебя звать, красавица?
– Василиса, – буркнула та, а ответно имя потребовать снова оробела. К тому же красавец уже спешился, птицей слетев с коня, а потом хлопнул вороного по крупу, и тот вдруг рассыпался косточками. Сверху прочих череп лошадиный лег.
Василиса даже испугаться забыла. Только и метались мысли: это конь был мертвым и живым прикидывался или он был живым и за раз мертвым сделался?
– А обратно? – против воли выскочило из ее рта.
Снова дернул уголком рта красавец, а вместе с ним дернулось и сердце Василисы. Щелкнул он пальцами в тяжелых перчатках, и конь снова живой-живехонек рядом с ним стоит, шею лебединую гнет, ноздрями воздух втягивает.
«Такого бы батюшке, он бы…» – подумала Василиса и мыслей своих устыдилась. Потому как батюшка все, что сумел бы с таким конем колдовским сделать, – это продать задорого. И отстроить хоромы. Деревянные, простые. И поселить там мачеху с ее мерзкими дочерями. А потом не заметить даже, что своя родная дочь все так же в клети живет и до терема поднимается только прибраться. Нет, не нужен ее батюшке такой конь.
– Что скажешь, красна девица? – снова красавец шлепнул своего послушного зверя по крупу, и тот вновь рассыпался костями. – О чем думаешь?
– Думаю, что на дворе Кощея собаки могут быть, раз ты коня тут за воротами оставляешь, – не задумываясь ответила Василиса. – Растащат такое чудо по косточке, потом далеко не уедешь. Еще думаю, водятся ли тут волки? Эти тоже могут утянуть пару мослов.
Вот теперь всадник улыбнулся почти по-настоящему – оба уголка губ приподнялись, и только глаза холодными остались, точно ручей студеный.
– Не жадная ты, Василиса, – медленно произнес он. – Себе коня не пожелала. Редкое качество для такой красной девицы.
– Я обычная, – отмахнулась от похвалы Василиса, пристально следя за тем, как уверенно пальцы красавца пробегают по узору на воротах. Третий мизинец, пятый безымянный, обратно, два раза по указательному и снова мизинец. – Просто в доме моего нет ничего после матушкиной смерти, а что было