Мать забралась на кушетку поверх Жени. Её лицо нависло прямо над его лицом, волосы свесились и теперь, качаясь, почти касались его щёк и закрывали боковой свет. Серый потолок снова затерялся во тьме. На каменном небе остались лишь глаза Матери.
– Любовь моя!
Дождавшись, пока Женя успокоится, Мать продолжила:
– Это не опасно. Ты знаешь, что я не причиню тебе вреда. Ты знаешь, что твоя жизнь для меня важнее, чем мироздание. Важнее, чем свет звёзд на небе. Ты веришь мне?
– Угу, – ответил Женя, сопя носом.
– От тебя потребуется немного терпения и стойкости, не более. Ты достаточно силён для этого?
– Мама, я смогу.
– Уверен?
– Да!
«Тогда смотри мне в глаза, – голос Матери зазвучал у Жени в голове, минуя пространство и уши. – Открой свой разум. Дай мне разлиться по твоему телу. Дай раствориться в твоей душе».
Стоило Жене освободить голову от мыслей, как в лицо пахнуло февральским морозом. В кожу будто впились иглы, а от них по всему телу: по мышцам, венам, по всем полостям – растеклась талая вода. Дёргавшиеся от боли пальцы застыли, точно обратились в сосульки. Глаза Матери сияли, будто луны на ночном небе невиданной планеты. Холод пролезал в зрачки, пробирался в мозг, словно вездесущие пальцы Матери пробуравили черепную коробку и основательно копошились в извилинах.
Женя силился кричать, но крики снова и снова застревали в горле, и мальчик лишь трясся с открытым ртом и выпученными глазами.
Спустя секунды (минуты, часы, вечность?) хватка мороза ослабла, а подушечки онемевших пальцев начали различать фактуру.
Мать устало улыбнулась и уронила голову Жене на грудь.
– Спасибо. – И погладила Женю по щеке. Её пальцы больше не казались такими холодными, как раньше. Они не стали теплее, но сам Женя будто остыл внутри.
Глава 6. В комнате с видом на огни
Наши дни
Стемнело. На улице зажглись фонари. Элитный жилой комплекс, освещённый изнутри и снаружи, стал похож одновременно на пятизвездочный отель и на киношную американскую тюрьму. Автоматические лейки поливали газон. Обе парковки, наземная и подземная, напоминали шахматную доску: на серых клетках покоились чёрные и белые фигуры-автомобили. Занятые люди редко развлекают себя кричащими и несерьёзными расцветками. Dignitas obligat.
Цифры на часах обозначали исход очередного часа, но Борис Рожин не беспокоился. То, что Мария, его молодая жена, задержалась, казалось привычным и нормальным. Рядом с ней всегда охрана, а матери наследника нужно гулять, пусть даже и по магазинам. Да и думается спокойней, когда некому тормошить за плечо и что-то выпрашивать. Хватает и других забот. Медицинский центр сам себя не построит, оборудование само себя не продаст, проблемы с полицией сами себя не решат.
«Беспорядок на стройке или восстание гастарбайтеров?» – такой манящий, отдающий желтизной заголовок мелькал в сети и в печати. Заткнуть всех не получится, не те времена, но это и не страшно, всего лишь симптом болезни. Хуже то, что «врачи» не выходят на связь.
«Думаю, этот проект попортит вам много крови». Борис не сомневался в том, кто устроил кровавый бардак на стройке, и отправил к нему домой шестёрок для разговора по душам. Раз оппонент снизошёл до саботажа, то и у Бориса развязаны руки на использование старых методов. В конце концов, Борис честно предложил Евгению войти в долю. Не сразу, но ведь в бизнесе надо уметь торговаться.
«Жаль. Мог бы выйти толковый помощник».
От кровавых разборок на Бориса нахлынула волна ностальгии. Девяностые давно прошли, но дух эпохи нельзя выветрить из сердца. Она как зона, как туберкулёз с прокашлянных стен поражает душу и прорастает в ней. Для кого-то девяностые памятны играми на «денди», для кого-то – первым сексом, а для кого-то суровой школой жизни. С волками жить – по-волчьи выть. Волчонок давно вырос в матёрого зверя, и какой-то серый хорёк с сестрой-бурундучихой не перейдут ему дорогу без последствий.
– Я ломал стекло, как шоколад в руке…
Борис мотнул головой, прогоняя наваждение. Сложно принимать правильные решения, когда в голове играет заевшая пластинка.
И тут в дверь постучались. Не позвонили – постучались. Грузно, с большими паузами между ударами: бом… бом… бом… Механическая упёртость, неживая. Словно в коридоре напротив двери повесили маятник, и он всё никак не желал останавливаться.
У Марии, само собой, есть ключ; в крайнем случае запасной у кого-нибудь из охраны. Тем страннее, что никто им до сих пор не воспользовался.
Борис подошёл к двери и заглянул в глазок. В горле пересохло.
Женщина. Его женщина, Мария, но не такая, как раньше, неправильная. Взгляд потухший, незрячий. По измождённому лицу растёкся макияж, губы посинели, как от зимнего холода.
«Накумарилась? Просил ведь не жрать и не бухать до родов. Дура, хоть на сохранение клади!»
Охраны рядом не наблюдалось. Мария не пыталась войти сама и даже не ждала, пока ей откроют.
Она стучалась.
Она подошла и долбанулась лбом о дверь чуть выше глазка. Борис с трудом сдержался, чтобы не отскочить: вблизи бледное грязное лицо выглядело ещё более жутко. Будто призрак с красно-бурым пятном под чёлкой. После удара Мария попятилась и едва не влетела в стену затылком. Замерла на мгновение, словно собираясь с силами, и пошла на новый заход.
Бом… бом… бом…
Раз за разом. Не зажмуриваясь, не вскрикивая, почти не моргая.
Это не могло продолжаться вечно. Чувствуя, как влажнеют ладони, Борис открыл дверь. Открыл и ужаснулся. Вид Марии вживую мало чем отличался от того, что маячил в глазке. Добавилась лишь кровь, капавшая из-под юбки и стекавшая по внутренней стороне бёдер на голые ступни.
Мария не изменилась в лице. Она продолжала наступать, даже когда препятствие исчезло. Запнувшись о порог, Мария ввалилась в прихожую и растянулась на полу. Падению сопутствовал звонкий удар – ещё один, последний, «бом»…
Борис раскрыл рот; челюсть дёргалась, будто у задыхающейся рыбы. Хотелось кричать, материть, ругать, но эмоции не находили выхода, застряв в горле. Борис почувствовал себя беспомощным ребёнком, и понадобилось несколько секунд, чтобы собраться и отнести тело на диван. Адреналин горел в венах; последние месяцы Мария тяжелела и тяжелела, но сейчас вновь была легка, как девочка. Она и не переставала ей быть даже на восьмом месяце беременности. Пустая, ничем не обременённая, если говорить о духе, не теле. А теперь… Восьмой месяц беременности – и плоский живот.
Юбка задралась при переноске. Мария вздрогнула, словно видела кошмарный сон. Из окровавленных трусов вывалилась склизкая пуповина.