И я налил себе старого коньяку, мысовского, на дубовой коре и травах настоянного, выпил. И… стоп! Что ж это я? Приду, а от меня пахнет. И я слил коньяк в бутыль. А чтобы соблазна не было, вылил за окно всю бутыль.
– Ты что сделал? – спросила сестра.
– Коньяк вылил, чтобы соблазна не было.
– Умён! У вас в столице все такие? Там же цветы посажены редкие. Теперь погибнут.
– А может, наоборот.
– И с чего это ты решил выпить? Ты ж кулугур – не пьёшь. Что случилось?
Пришлось рассказать.
– Батюшки, бабка я! А я и смотрю, что-то Катька на тебя похожа.
– Надо идти, – сказал я.
– Никуда ты не пойдёшь, морда ты бессовестная! Кто же так ходит? Надо подготовиться.
Я не знал, как подготовиться, и отложил свидание.
Мы стали готовиться, я учился теперь под управлением тепла. Тепло появилось где-то в душе. Душа-то существует отдельно, вот в ней что-то зародилось. И от этого стало хорошо, и «это» стало управлять приготовлением к встрече. У меня было приподнятое настроение. Оно и так в Мысах всегда хорошее. А тут такие события! Совсем до небес оно взлетело.
И я не сожалел о прошлом. Не виноват был я, не знал ничего о дочери. И это незнание ещё больше укрепило «то», что управляло мною. И это «то» было прекрасно.
Я всё пытался дать ему определение, понять, что же это такое, но не мог. Сестра сказала, что на меня снизошёл светлый дух, ангел крылом задел. А почему я этого не заметил, если задел, и почему дух раньше не сходил на меня? Что он ждал, зараза?! Сестра сказала, что я сам был заразой. А тогда почему я стал заразой? Тёмное дело. А ещё темнее покупка подарков. Дело нехитрое, но как угодить, попасть в точку, в которой сосредоточены желания индивидуума.
Я хотел сделать подарок дочери, но сестра сказала, что это непедагогично и даже аморально. Подарки в таких случаях делают всем, а у Гали детей пятеро. И кому что?
Но сестра сказала, что народ всё знает и он подскажет, кому какой подарок надо покупать. И она запустила спящую агентуру. А ещё меня по вечерам не пускала в горницу. Там под прикрытием молебен шёл обмен добытой информацией и её анализ.
На третий день мне выдали список, кому что покупать.
– А что Тамаре? – спросил я.
– Общество постановило: приласкай как следует. Она девушка горячая и временно не замужем. Ей можно и даже очень нужно. Общество не осудит, а будет даже очень удовлетворено, если ублажишь хорошо, – сказала сестра.
Надо же! Все узнали. Девяностолетние агенты.
Застоялась, видно, агентура, дорвалась до работы.
Подарки были куплены, красиво упакованы.
– Ленточки не забудь, – напутствовала сестра.
– Зачем?
– Деревня! Мальчикам подарки – с синей ленточкой, девочкам – с розовой. Надо перевязать. Не перепутай. С ума сойдёшь с тобой!
А как тут не сойти? Я в это время разглядывал себя в зеркало. Я был хорош в светло-кремовом костюме, купленном со скидкой девяносто процентов. Такие здесь никто носить не будет.
– А это что? – спросила сестра.
– Что «что»?
– На ногах.
– Кроссовки.
– Уж лучше босиком идти, чем в этом позорище!
Пришлось опять ехать. Теперь за туфлями. Кремовыми. Нашёл. Но проклял поездки в Растяпино, которое называлось теперь Дзержинск.
Славное название и вполне соответствует тому, что там делают над землёй и особенно под землёй. Производство вполне соответствовало образу пламенного революционера. Но там можно было всё купить.
Теперь я был хоть куда. И в который раз рассматривал себя в зеркало. Интересно рассматривать себя в зеркало раз в десять лет. Забавно. Да ещё в таком виде.
– Жених! – заключила сестра. – Без порток, а в шляпе.
Я ещё раз оглядел себя:
– Всё нормально.
– А галстук?
– Какой такой галстук? Я что, на свадьбу пойду?
– Не позорь меня перед Мысами. Галстук обязательно нужен.
– Не поеду я больше в город имени пламенного революционера. Сил нет! Да и галстуки терпеть не могу.
Но есть женщины в русских селеньях… Они не только свершают подвиги, но и способны найти выход из эстетическо-моральных тупиков.
Сестра переворошила сундук и извлекла пояс прапрапра-бабушки. Ручной работы. Такие в музеях нечасто встретишь. Мне он показался забавным, но он шёл к костюму. И сестра решила сделать из него галстук-бабочку. Такую красоту, историческое наследие – и ножницами!
Впрочем, у бабок такого наследия в сундуках тьма. Я, вспомнив навыки вязания морских узлов, сделал из пояса прелестный декоративный бант.
– Вот видишь, прапрапра и ещё много «пра» бабуля, ты участвуешь в судьбе нашего балбеса, – вздохнула сестра.
– Конечно, конечно, она слышит, – усмехнулся я, – прям вся внимание.
– А вот и слышит!
И тут её портрет упал со стены.
– Что я говорила! – И сестра перекрестилась по древнерусскому благочинию. – Знак подала. Это к счастью.
«Во край кулугурский!» – подумал я, но промолчал.
– А что, если и вправду слышит, прости, Господи, меня, Фому Неверующего? – пробормотал я.
– Неверующий, а у Господа прощения просишь.
– Так повелось.
– Да не так. У тебя на генетическом уровне наше древнерусское благочиние заложено.
И тут меня опять ударило высоким нервным напряжением, прямо-таки шарахнуло:
– Всем всё есть! А Гале, матери моего ребёнка, нет! Не могу я просто так к ней пойти.
Сестра замолчала и не стала развивать тему благочиния.
– Да-да-да… – протянула она, – можно порыться в сундуках.
Она стала рыться в сундуках на чердаке.
– Она девушка современная, а тут для музеев всё. Нешто это? – И она протянула подвески.
Я потёр их в руках и ахнул:
– Так это же из белого и простого золота! Таких сейчас не делают.
Я возликовал. Но ушко у одной подвески было сломано, и я невольно посмотрел на портрет прапрапрабабушки (а может, и ещё пра?). Она молчала, и только я отвернулся, как она горестно вздохнула. И так громко, что я вздрогнул и у меня спина инеем покрылась, так холодно стало. Я медленно повернулся. Но это сестра горестно вздыхала. Она духи и набор косметики, что я из Парижа ей привёз, вынимала.
– Не жалко?
– У меня другие есть. Помнишь, лет десять назад прислал духи с фабрики из Парижа?
– Да они, поди, в яд превратились.
– Любовный. Как девки ими надухманятся, так мужики к ним и липнут. Специально ко мне ходят