Сварной лёг на ствол дерева и глядел вверх, где вместо неба была яркая листва, и запел:
– Досталось нам время такое, прошли мы сквозь годы и войны. У смерти в гостях мы не раз побывали. И я улыбаюсь тебе…
– Юрий Палыч, а если позовут, пойдёшь опять?
– Служить бы рад, прислуживаться тошно.
Он глядел в разноцветное небо.
Что он там видел и кого?
И пел.
Очень вовремя мы родились, где б мы ни были.
С нами Россия.
Я тоже смотрел вверх, прищурившись, и всё превращалось в яркое осеннее небо.
Лучики солнышка пробивались сквозь листву и на разноцветном небе вспыхивали звёздочки вновь рождённых мною миров. Разноцветное небо во вспыхивающих звёздах. Так же вспыхивали лучики на камешках ожерелья княжны. Они играли, разговаривали со мной.
Сейчас княжна видит с высокого берега море осеннего, прощального цвета. И когда подует ветер, кажется, что цветные волны шумят на море. И княжна любуется ими.
Я приду к вам, княжна, в следующую навигацию. Когда лес напротив разной зеленью окутается, как облачками. Так бывает только весной. Я обязательно приду, и мы встретимся.
– И ты с ней встретился… с той, с первой, с которой было в первый раз? – спросила Молодость.
Через много лет в апреле я приехал в Мысы.
Была большая вода, и она всё прибывала. Пойму Оки затопило. И на лугах даже верхушек дубов не было видно.
Большая вода весеннего половодья Оки – в ширину двадцать – двадцать пять километров и до горизонта по течению.
Дул низовик, и двухметровые волны накатывали на берег. Такой воды не было лет сто. И это было хорошо для поймы. Но большая вода приносила и беду.
Сто лет назад она даже затопила Мысы, размыла старое кладбище, гробы поплыли меж домов, мимо лодок с молодыми влюблёнными. Старики предрекали большую беду и молились, чтобы отвести её. Напрасно молились, не помогло. Она пришла с новым строем.
Я шёл по берегу, слушая шум волн. А волны напоминали о том, что под большой водой. Вот только вспомнить не так просто, когда не видишь те места и тех, кого уж нет.
Всё под толщей воды и лет.
Когда вода сойдёт, любимые места появятся вновь и будут ещё краше.
А дорогих лиц нет.
Не могу представить их ушедшими. Никак душа не смирялась. Не получалось, как ни старался, но всё, что было, не вернуть. А что появится в новой красе под водой весеннего разлива?
Я не заметил, как она появилась и откуда. Словно из воздуха. Но она стояла передо мной.
– Здравствуй. Мог бы и почаще приезжать. Есть к кому и есть зачем. Да и отведать нашей кулугурской пищи. Забыл вкус-то, поди?
– Здравствуй. Какая ты красивая, Тамара.
– Не подлизывайся. Раньше-то куда глядел?
– Честно, красивая.
Солнце сияло, играло в её волосах. И я сказал ей об этом.
– Какие вы галантные стали.
Она смутила меня этим замечанием:
– Я сказал правду.
Она рассмеялась, и смех у неё был мягкий, похожий на мелодию.
– Может, вы, сударыня, святость обрели?
– Обретаешь с вами.
– И много их было.
– Да, было. Пять-шесть. Это через брачную контору – И?..
– Всех выгнала.
– Своего искала? Нашла?
– Нашла. Да он, гад, запил. Да так сильно, что хулиганить начал. Я его и решила…
– Тоже выгнать.
– Порешить подлеца. Извёл, житья не дал.
– Серьёзно?
– Серьёзней не бывает. Связала его пьяного верёвками. Собрала детей. Сидим ждём, пока очухается. А он как зенки открыл, так и захрипел: «Пиво давай!» – «Сейчас. – И топор ему под нос. – Житья от тебя нет, скотина двуногая! Вот мы с детьми посоветовались и решили порешить тебя. За такие отходы эволюции даже условное едва ли дадут. А может, и медаль за мужество получу. Прощайтесь, дети, и уходите. А ты целуй икону Пресвятой Богородицы, древнерусскую, кулугурскую. И говори последнее на этом свете слово». И он последнее слово в таких выражениях стал говорить, что я ему скорей мешок на голову и по башке.
– Топором?!
– Я что, на дуру похожа? Валенком. Он и свалился, притих, не шевелится и даже не мычит. Я так перепугалась. Вот страха натерпелась! Но откачала потом.
– Чем?
– Самогоном. А потом развязывать давай.
– И простила?
– Простила… Да от него что? Сразу видно что. Такой запах – обоср… я. Я детей забрала и бежать от этой мрази.
– И что дальше?
– Ничего. После такого случая житья не стало. Уехал он. Сгинул. А я даже в дом не вернулась. Поганое это место для меня. Так и стоит заколоченный. Вначале помыкалась, даже побиралась, милостыню просила. Но мысовские в беде не оставили, мир не без добрых людей. И бывшие, как прослышали, помогать стали. Я не просила, сами. И хорошо помогают. Всё-таки их дети. Ты-то как? Большие надежды ведь подавал.
– Никак. Чтобы реализовать надежды, надо принять правила игры, системы. А я хочу быть самим собой.
– И стал?
– Да. Живу не суечусь, ни под кем не хожу. С другой стороны, квартира в хорошем районе есть. Для столицы это много.
– Жениться тебе надо. Бери мысовскую – не прогадаешь. Надёжней нет и не будет жены.
– Так у тебя дети есть?
– Есть. Пять.
– И все от разных мужей?
– Все. И от тебя один есть.
– Что, от меня?!
– Дочь.
Меня шатнуло. И если б не её груди, я б точно упал. Они удержали меня.
– Видишь, куда без нас. И даём, и кормим, и вас держим. Женись на мысовской – не прогадаешь.
– Ты серьёзно?
– Чесслово.
– Что ж ты не сообщила?
– А сам чего не догадался? А то сладку ягоду ели вместе. Горьку ела я одна.
– Я могу прийти?
– К кому?
– К дочери.
– Приходи. Заодно и меня увидишь, чайку попьём, посмотришь, как живу.
Вот так догнала и треснула меня судьба. А может, осчастливила? Надо же, взрослая дочь!