Это ребята посылают мне сигнал, радуются, что я их помню живыми. А какие они для меня? Только живые. И навсегда. Я радуюсь вместе с ними. И пусть это букет закрыл луну. Оттого она и цветная. Всё равно здорово – разноцветная луна!
Но вот всё потемнело. Кому-то не нравится цветная луна…
На меня упала капелька. Уж не заплакал ли кто там? Я смотрю… Сбоку и выше сидит девушка в белом на стульчике, и капелька оттуда. Это она пролила слёзки – ей стало жалко разноцветную луну. Тёмная сила тучки проглотила луну, и девушка плачет.
Девушка раскачивается на стульчике, глядит в небо и плачет. Мне тоже жалко праздничную луну. И девушку – упасть может. Я ничем не могу помочь ни луне, ни девушке. А девушка ещё пролила слёзки. Но вот туча ушла и увела за собой разноцветную луну. И она стала обыкновенной, но сделалось светлее. И видно, что на тополе застрял стульчик (выкинул кто). На нём белый тюль, похожий надевушку в белом. А слёзки-дождинки – это плакала тучка, ей тоже было жалко разноцветную луну. Но что поделаешь, тучка должна была увести за собой разноцветную луну. И увела. Вот она и не цветная стала. А такая, какой должна быть. Букет на месте, и колокольчик перестал звонить. Тихо. Луна. Всё застыло.
Она была бледным видением на подушке.
Хорошо-то как, сказала она. И ничего не болит. Просто слабость. Голос у неё был какой-то детский.
И это впервые за время болезни. Такое долгое. Но внутри у меня что-то ёкнуло и сжалось.
Она улыбалась.
Я гладил её руки.
– Тебе что-нибудь надо? – спросил я.
– Да.
– Что?
– Поговори со мной. Мне хорошо.
Я протянул колечко. Обручальное. В глазах у ней блеснуло. Но она сдержалась, личико у ней просветлело. И она стала не бледным видением, а молодой.
– Шестьдесят лет с хвостиком мы вместе. И мне это было безразлично. Миг, как и не было. А сейчас я обручаюсь с тобой на вечность. – сказала она. И я надел ей колечко.
Кто-то или что-то бежало по воде затона, в белой коротенькой рубашонке, по лунной дорожке. Глюки? Сон? Или нечистая?
Такого не бывает и быть не может. Но оно бежало, и брызги разлетались в лунном свете звёздочками. Такого не могло быть. Плыть, но не бежать, но это бежало по воде всё ближе и ближе. И выскочила рядом со мной.
– Привет, – сказала ты.
– Ага, – сказал я.
– Давай искупаемся, – сказала ты.
– Я не умею бегать по воде, – ответил я.
– А мы плавать будем.
– А чего не попробовать, раз она по воде бегает.
– Только я плавать не умею, – сказала ты.
– Вернее, умею, но не очень умею.
– Ты хорошо плаваешь?
– Средне между топором и булыжником.
– А как же ты по воде бегаешь?
– Хочешь научу? – ответила она.
Нечистая стояла в лунном свете, рубашонка прилипла к телу, и казалось, что она голая. Ей ничего не казалось, она знала, что она в рубашонке. И всё что надо прикрыто. Чуть-чуть, правда.
– Я тебе нравлюсь? – сказала ты.
– Да.
– Почему?
– Ты естественная, – ответил я.
– А ещё?
– Умеешь по воде бегать.
– Хочешь вместе?
Ты подала руку и мы побежали по лунной дорожке затона. Мы бежали среди бриллиянтовых букетов брызг по притопленной водой мосткам.
С этого всё и началось. Ты пришла ко мне по лунной дорожке, в букетах из звёзд.
Я её рисовал. Удачные рисунки получались. На песке. Их смывали волны от пароходов. Особенно от больших сухогрузов и лайнеров. Вода сначала отходила от берега, когда они приближались, а потом накатывала на берег и всё смывала. Ты закрывала рисунки телом, хоть что-нибудь сохранить. Нам в голову не приходило, что время также всё смоет. Не закроешь телом – не сохранишь, и даже немного.
Я её по-разному рисовал – то с косичками, то с конопушками на личике. Хотя ни того ни другого у неё не было. Тебе нравились мои рисунки, но ты ревновала, что тебе такие нравились, как на песке. Но мне ты нравилась. Всегда. Я и как-то поймал рыбу. На удочку не получилось, так я сделал ловушку (мордою у наших рыбаков звалась), типа чернильницы-непроливайки, из её панталон. Ты взяла их вместо тряпок. Я вставил туда свои трусы, придав форму ловушки, и поставил в растяжку. И надо же, метровую щуку занесло! Она, видимо, гналась за рыбкой, та в укрытие, ловушку, щука за ней, рыбку слопала и попалась. Такая добыча. Едва справился и преподнёс Вале торжественно, как королеве, ценнейший дар, на истерзанных щукой руках, коленопреклонно.
– Сударыня, примите плоды трудов моих. Результат воплощения технических достижений в нейросетях поведения щучьих и воплощение коих в экологически чистом материале ваших панталон.
Готов и дальше постигать нейросети для вашего процветания среди сей красоты.
А ты приняла дар, как домохозяйка. И не знала, что с ней делать, жалко щуку стало. Пришлось отпустить. И ты стала целовать мои раны на руках. Они к вечеру и зажили. А в достижении инженерной мысли – ловушку из панталон – мелочь набралась. Мы из неё уху и сварили. Хорошая уха получилась, наваристая.
Намедни (лет шестьдесят назад) солнце освещало твою грудь, на соске капелька. Она светилась, переливалась весенней росинкой на цветке.
– Не вытирай, – сказал я. И слизнул капельку.
– И стал целовать сисечку.
– Что ты делаешь? – сказала ты.
– Капельку слизнул.
– А сисю слизываешь почто?
– Капелька – часть сиси, поэтому я не сисю слизываю, а капельку.
Ты улыбалась. Солнечно.
– А как эта сися станет меньше? – сказала ты.
– Глупости, – сказал я.
Но так случилось. Ты не комплексовала – не видно, никто не знает. Только я. А меньшую я любил больше. Ты даже старалась сокращать мышцы груди, чтобы уменьшить сисечку.
Глупенькая.
Густой снег покрывал наши лица. Мы стояли и ждали, когда снега будет много на ресницах, чтобы загадать желание, и оно непременно исполнится. И узнать, что ждёт нас, судьбу. У Вали реснички в снегу, я подул, и от тёплого дыхания снег растаял и превратился в росинки. А потом, когда дали уличное освещение, они стали оранжевыми. И оранжевые капельки покатились по алым щёчкам Вали. Как крохотные солнышки, играя лучиками. Ты улыбалась и слизывала их. Все желания слизала, и судьбу нашу слизала. Такая жалость. Так мы и не узнали, что ждёт нас. Но впереди была бесконечность.
Откуда