– Поцелуй меня, – сказала она.
Губы у неё были мягкие, нежные, сладкие. Как раньше. Но холодные.
Ей было страшно за него. Один остаётся.
И она заснула у меня на руках и ушла туда, где на белом небе переливаются звёзды разноцветными лучиками. В мир, который она любила, в который так трудно попасть, мы однажды были там вместе.
Это случается во второй половине февраля. Когда солнце стоит в определённой точке на небе и приоткрывает на небе необычный мир цвета и света.
После снегопада, днём, когда снежинки легли, не нарушив своего совершенства, и кругом белым-бело, снежинки играют на солнце лучиками.
Белыми, синими, красными, жёлтыми, оранжевыми, изумрудными и оттенками этих цветов. И можно, не сходя с места, любоваться этим миром и входить в цветной мир белого неба. Белый мир неба в цветных лучиках от звёзд снежинок.
И она ушла в него по лунной дорожке, целуя колечко. Она хорошо ушла. Покойно.
Вчера в магазине кассирша спрашивает:
– Сколько вы всего набрали? На всю семью?
– Нет семьи.
– Вдвоём с женой живёте? Для себя?
– Нет.
– Тогда зачем столько набрали?
– Не знаю.
Он повернулся и пошёл.
– Заберите покупки, – сказала кассирша.
Он даже не обернулся.
– Возьмите покупки, – сказала кассирша спутнице.
Спутница опустилась на пол и плакала. Она была случайной прохожей. И я накупил. Зачем, для кого?
Я шёл по району, откуда ты ушла в последний путь. Вроде всё как обычно, но внутри что-то не так. Может, ветер и облака. Они были светлыми, но через них не светило солнце. Как будто кто-то наблюдал за мной сверху. Она приходила, зная, что он будет в это время там, откуда она ушла. Посмотреть на него. Скучно ей без него.
Валя, а я ходил к дому, в котором мы прожили сорок лет. Посмотрел на окна.
Это не квартира на седьмом этаже, это жизнь, запечатанная потемневшими деревянными переплётами балкона. И выросшей выше балкона берёзой, украсившей балкон и нашу прошедшую жизнь.
Валя, представь, берёза выше нашего балкона, ты слышишь? Как жаль, что ты там не слышишь. И всё разрослось и хозяйничает в красе и силе.
Слышишь! Здорово! Мы этого не замечали, и раньше так было. Я не узнаю себя в зеркало. Это не я. Нет тебя, и я куда-то делся. Я квартиру сменил и район. Не получается у меня с новой жизнью. Не получается, не вписываюсь. Не стало у меня дома.
– Тебе снятся сны, когда ты молодой?
– Нет.
– А может быть, это защита организма. Представь, стали сниться постоянно сны о молодости. Как жить в реальном мире? С ума можно сойти!
– То-то старухи бродят сумасшедшие.
– Где?
– По телепомойкам. Смешно и жалко смотреть на этих примадонн. Так они почему-то себя называют. Кроёные-перекроеные, размалёванные. Парад расписного дурновкусия. Из-за денег на всё готовы.
– Это ты напрасно. Старости не хочется, праздника хочется. Стареть страшно. Вот и идут на…
– Заменители. Вроде это и есть молодость. Химзамените-ли молодости. Под скальпель ложатся. Жутко смотреть. Вот только не заменить, что было раз и никогда уже не повторится.
– А как у тебя было? – спросила Молодость.
– Что?
– Раз – и никогда.
– С кем?
– С ней.
Мы лежали в траве на краю обрыва над Окой и смотрели в небо. Оно было синим. Если долго смотреть в небо, то кажется, что ты в синеве и вокруг синева, только тёплый ветерок ласкает и напоминает, что ты над Окой.
Главное – не смотреть по сторонам, и ты будешь в синеве.
– Тамара, ты где?
– Здесь, рядом.
– А я в синеве. Иди ко мне.
– Я не умею.
– Ты гляди только в синеву и придёшь.
– Не получается.
– Почему?
– Что-то аль кто-то пугает, под попой веточка мешает, трава в лицо лезет. Я уж лучше здесь побуду.
Я слушал музыку света синевы, любви и покоя. А далеко плыли перья розоватых облаков. Из них появилось девичье личико, а из других – мужское. Они медленно приближались и слились наконец в поцелуе. Стали одним целым. Как же светло и радостно! И Тамара улыбалась светло и радостно.
Поднялся ветерок и стал выбирать площадку для посадки. И выбрал носик Тамары.
Стрекоза села ей на носик.
– Ц-ц-ц-ц, – зацыкала Тамара.
– Согнать? – спросил я.
– Не надо, только вот щекотно очень.
Появились истребители и атаковали вертолетик. Стрекоза улетела. А осы закружились над Тамарой. Она замахала руками, отгоняя ос, повернулась ко мне, бретелька лифчика опустилась, и её грудь ткнула меня в лицо. Она была прохладной и нежной.
И я прикоснулся к тёмному соску губами. Так получилось почему-то. Она не отпрянула. Он у неё напрягся и вырос, ожил и сам ещё сильнее ткнул меня в губы. Это не она. Это он сам. Он пах травами и был твёрдый. Я стал целовать прохладные груди, спустился ниже. А она гладила мою голову и прижималась ко мне всем телом.
Вот так всё и началось. С синевы, вертолетика и испуга. Случайно.
– А поутру они проснулись, кругом измятая трава, – пропела Молодость.
– А поутру она меня, сонного, нежно целовала в губы.
– Прям как в сказке.
– Завидуешь?
– Ревную. Давай мучай до конца.
Губы у неё были влажные. Я открыл глаза.
Алька лизал меня в губы, грязный, вонючий, блохастый пёс. Я врезал ему. Он даже не огрызнулся.
– Как грубо.
– Я думал, меня ласкают сонного. В таком блаженстве пребывал…
Алька обиделся и неделю не дружил со мной. Даже парное мясо из моих рук не брал.
– Конечно, он ведь с любовью, а ты!
Вот как бывает: ты с любовью, а тебя по морде! Ну прямо как у людей.
А потом она исчезла – Молодость. Перестала звонить. Молодость тучи лет закрыли. Не может она светить всегда, и плохо от этого делается. Тучи рано или поздно разойдутся, а годы… Как через них пробиться? Тучи лет не пробить. Вся надежда на неё.
Но она не звонила.
Только колокольчик звонил тихонько. И букет шаров прошлое напоминал. Какое время было!
Там всякое случалось, конечно. А запомнилось только хорошее. От этого внутри всё сжимается. Светлое время!
Я бы попросил прощение за мои прегрешения перед девчатами и ребятами. Были и такие. Тогда я не повинился, считал мелочью. Но сейчас это почему-то мешает мне, когда вспоминаю.
Но тогда я увижу всех… И даже тех, кого сейчас