– Мы отзываем композицию, неоценённую в этом неэстетичном мире живописи, – вздохнул я.
– Но часть композиции пойдёт на угли. Не пропадать же добру, – заявил Слава.
Мы осторожно извлекли ту часть композиции, которая была под руками, и приспособили над углями.
– Вот если б и центральную фигуру сюда.
– Но она была закутана в одежду, и мы не смогли бы любоваться красотой тела, – возразил Слава.
Это было горестное замечание.
– Руки помойте, – велел Слава.
– Зачем? – удивился Юра.
– Меня заставляли, а сами?
– Тебе надо было, они у тебя вечно в краске.
– Ещё занесёшь бациллу модернизма в ножку, – хохотнул я.
– Свят, свят, спаси и сохрани искусство высокой кухни от напасти авангардизма извращений, – сказали мы хором.
Мы помыли руки о ледышку, что принёс хозяйственный Осипов со старицы. И я начал учить их делать стаканчики из бумаги. Мы нарезали из чертёжной бумаги, что изображала скорлупу, квадраты. (Была и чёрная бумага, но от неё, чёрного квадрата, эстета Славу тошнило, и мы от чёрного квадрата отказались. Пусть другие прутся от него. А почему тогда не от кирпича?)
Мы сложили квадраты по диагонали, концы согнули к середине и расправили внутри – получились стаканчики. Потом мы сделали вилки из сучьев. Расстелили скатерть – материю, в которую была завёрнута ляжка, – и стали ждать.
В животе урчало. У Юрки колоратурило в брюхе. И тогда он предложил сочинить симфонию.
– «Урчание». Вполне себе модерн, – согласился я.
– В брюхе. «Урчание таинств в темноте брюха», – поддержал Слава.
– Не брендь. Таинства не урчат.
– Послушайте! Они звучат, – воскликнул Юра.
И мы, встав рядом, стали выпячивать животы. Непростое это дело – они к позвоночникам прилипли и не хотели выпячиваться.
– Стойте тихо, закройте глаза и мысленно уноситесь в космос, – велел Юра.
Мы и унеслись. И тут же заурчало.
– Точно! Урчит! – заорали мы.
Но это были только звуки современной симфонии. А нам нужна была музыка.
– Когда тихо на лугах, в небе… Посмотрите, мы же в небе на лугах, – сказал Юра.
– Не брендь. Опять за своё.
– Посмотрите на лёд!
Мы посмотрели. И точно, на льду отражались небо, луга, ветка, мы и даже дымок от костра. И всё это на небе. Только небо на льду. Зеркальном льду.
– Значит, мы на небе, – сказал Юра.
Сорвалась и закружилась невесть откуда взявшаяся белая пушинка с зёрнышком и всё никак не могла приземлиться.
– Смотрите, – воскликнул Юра, – принцесса! Прекрасная принцесса в воздухе. Среди осени, увядания, совсем как Диана на сцене.
И моя душа летела вместе с ней. А потом я помогал снимать с неё костюм принцессы, мокрый от пота. И принцесса превратилась в скелет. Передо мной стоял скелет, обвитый канатами мышц. У ней даже сисечки были из мышц.
Я посмотрел ей в глаза. Они были чёрные. И всё. Она была опустошена физически и эмоционально. И как ей только удавалось превращаться в создание, не имеющее притяжения, в пушистое облачко? Создание, которое радовалось, грустило, страдало, любило танцем. На сцене красота, она реальна, материальна. Красота живёт в танце, танцем и нереальна, нематериальна, она возникает в душе и исчезает.
Чудо! А другое чудо – в нарядном костюме, со светлым личиком и радостной улыбкой – идёт на свидание со смертью.
А смерть пахнет потом, шкурой, кровью, навозом.
Коррида!
Что это? Праздник?.. Искусство?.. Идёт принцесса на праздник жизни и смерти. Это у неё в крови – поединок со смертью, и её не остановить. Победа или смерть! Принцесса…
И эта пушинка… Разве она может быть здесь в это время года? Заблудилась, поди, или до сих пор ищет место, куда приземлиться. Какой красивый парашютик с зёрнышком. Лети и приземляйся в хорошем месте, чтобы прорасти весной прекрасным цветком. И пушинка, и Диана, и принцесса – откуда они?.. Из другого мира, неведомого нам. И так необходимого.
Тишина… Что-то как… посреди лугов, увядания, покоя. И небо… Какое небо! Кем-то подсвеченное. Оно везде. И мы среди него. Симфония тишины.
– Давайте сочинять симфонию тишины, – предложил Юра, – а потом расскажем, что у каждого получилось.
И мы стали сочинять симфонию тишины.
Славка луга старается запомнить – его только цвет и форма интересуют. Стоит, правда, без движений и не дождётся, поди, финала – жрать хочется. По всему видно. Наверняка…
Я тоже стараюсь. Даже глаза прикрыл. А там темнота квадратиками.
Вот бы у злых девок сиськи не росли. Вообще! Здорово было бы! Хотя они в лифчики наверняка что-нибудь набивать бы стали. Нарвёшься на такую, вроде с сиськами, а потом… Свят, свят, свят, спаси и сохрани!
Что-то я не то сочиняю.
Давай заново…
Ачё к Юрке, вожаку коровьего стада, так девчонки липнут? Опять не то!
А!!! Мне урчание в животе мешает творить симфонию тишины о мироздании. Да ещё без звуков. Бездарен я в музыке. Даже без звуков. Да и танк по ушам, зараза, катался. А вот Юрка! Руки скрестил на груди, глаза закрыты, и весь там, в симфонии тишины и красоты. Или шаманит для нас… Нет, трёт шрам… Он, когда волнуется, вспоминает, всегда шрам трёт. А тут ещё и слёзы на лице. Ясно, она снова к нему явилась. Красота-то! Забыть не может.
Она ниоткуда явилась, может, из воздуха.
Ничего не было, ничего не предвещало, и вдруг она впереди него появилась. Идёт, пританцовывая, сумочкой помахивает. Но как идёт, как головку держит, плечики, какая фигурка! Радостная, весёлая. Красота с небес, что ли, пришла? Луч света в тёмном царстве быта. И что-то внутри случилось, озарило что-то. Всё исчезло, только она осталась. И Юрий полетел к ней. Долетел… почти… Но споткнулся, упал на неё, в падении сорвал юбчонку вместе с трусиками с её самой совершенной в мире попочки и получил страшенный удар по лицу шпилькой на её изящной ножке. Кровь залила лицо Юры, юбчонку, трусики и даже совершенную попочку.
– Дурак, что ли?!
– Я… я… я… – то ли икал, то ли рыдал Юрий.
Скорее рыдал. Посреди улицы сидел Юрий, обмотанный окровавленной юбчонкой. А рядом, как положено, полуобнажённая богиня красоты. Красота обняла Юрия и старалась успокоить. Пахло пылью, цветами и кровью. Красота снизошла на Юрия, прикоснулась к нему и оставила на лице память о прекрасном на всю его жизнь.
И опять красота прикоснулась и обнимала тишиной, в которой застыла навечно.
Красота зазвучала… Пиано, жалобно так… Запердела. Или кто-то из нас, от голода.
Может, это Юрий от переживаний? Но все стали смотреть на меня. Я-то