Ну не хватало мне воображалки.
Всё шло прекрасно: Парашютист сидел в портфеле тихо. Вот что значит правильное воспитание! А люди говорят: «Он не воспитуем, ему одна дорога – в тюрьму». Просто уметь надо. Берите пример.
Я радовался и приоткрыл портфель, был на сто процентов уверен в своём подопечном.
На урок пришла новенькая молоденькая училка, чистенькая, хорошо одетая, она всем понравилась. С собой она принесла экспонат. Крысу белую. Она вела себя хорошо, сидела на столе и жевала что-то.
И мы вели себя хорошо, внимательно слушали училку-комсомолку и не шумели, как обычно.
Парашютисту надоело сидеть в портфеле, он вылез наружу и увидел крысу.
Он отродясь белых крыс не видел. Притих. Удивился, видать. Потом прыг на стол – и хвать крысу. Она запищала, училка закричала.
Тут всё и началось. Ребята повскакивали с мест, напугали Парашютиста – лови его теперь, отнимай экспонат. Он по классу мечется с крысой в зубах, то по партам, то под партами. Все орут, крыса пищит, девочки визжат, на парты повыскакивали.
Училка головку руками обхватила и смотрит на меня, а в глазках блестит что-то. Я на неё тоже смотрю, и мне её жалко. Я не выдержал и как крикну:
– Брось, брось, ко мне, ко мне!
Все замолчали, и Парашютист притих, и крыса. Потом он с крысой в окно второго этажа сиганул, прямо с экспонатом в зубах.
Экспонат мы так и не нашли.
А молоденькая, такая хорошая училка к нам в школу больше не приходила. Не по-комсомольски поступила. Струсила. А я нет, когда меня с портфелем физрук за руки к директрисе повёл. Она долго смотрела на меня, изучала, как будто впервые видела… И это за столько-то лет нашей дружбы – она тоже из монастырских. Потом спросила:
– Ты не в курсе, кто такого прекрасного морского десантника-парашютиста в класс пригласил?
А я откуда знаю? Так и ответил:
– Не знаю таких.
Самое приятное было, что даже директриса такого высокого мнения о моём котяре.
– А если подумать?
Я подумал и сказал:
– Вы учительницу спросите. Может, она знает.
– Она говорит, что не знает.
Какая молодец! Настоящая комсомолка, из молодогвардейцев. «Жаль, не осталась», – подумал я. А вслух сказал:
– А класс?
– Женя, ты же знаешь, что класс ничего не видел и ничего не знает. И это всё всем показалось.
Какие молодцы! Даже девчонки.
– Ну ладно. Показывай, что у тебя в этом ридикюле-бауле.
– Он же закрыт, – удивился я.
– Открой.
– Я ключик потерял. А ломать – красоту терять.
– Какая жалость.
Директриса взяла портфель, вынула заколку из причёски и открыла секретные замочки. Это ж надо! Недаром разведчицей была.
– Показывай, сделай милость, что у тебя там.
А что показывать? Там в этот раз ничего интересного не было, так, по мелочам. И я стал выкладывать на её стол: тетради, чернильницу-непроливайку, книжку «Как выжить в лесу», перочинный нож – две штуки, моток верёвки, проволока, корпус подводной лодки, лапка зайца, сушёная гадюка (сам сушил и сам убил), увеличительное стекло (огонь разводить), фонарик, НЗ… Ну и так, ерунду всякую.
– Видите, ничего интересного, – сказал я.
Всё выложил, кроме дневника, но о нём она не просила. А мне самому выкладывать… Дурак я, что ли!
– А в этом кармане что?
Я выложил.
– Это же череп человеческий! – заверещала биологичка.
– Ну как вы такое говорить можете? Какой же он человеческий? Он маленький, – авторитетно заявил я.
– Где ты его взял?
– В подвале собора.
– А что ты там делал?
– Подземный ход искал.
– И не страшно?
– Я не один. А ещё у нас были факелы и фонарики.
– А если заблудитесь?
– Не, мы метки ставим.
Директриса так же, как и молоденькая училка, голову руками обхватила и смотрит на меня. А в глазах что-то не то. Глаза её мне не понравились. Они же зеркало души. Так нам говорит русичка.
У неё сейчас глаза были не директорские. Какие-то… как у наших монастырских женщин, когда они мелочь пересчитывают у магазина и вздыхают.
Я-то точно знал, что после этого кто-то у них дома не доест. Ясно кто.
Потом глазау неё стали снова директорские, и мне полегчало.
Я знал, что сейчас будет: выкинь эту гадость, я знаю, кто приволок этого мерзкого кота (теперь уже не прекрасного), не учись врать, это недостойно высокого звания пионера… И пошло-поехало.
А в конце: приведи мать!
Ну приведу! И что?
Напугала куриной сиськой.
– Давай так, – сказала директриса. – Вот тебе портфель новый. Специально для таких, как ты, разработанный, с ним и ходи в школу. А этот баул шпиенский – в сарай… и держи там свои сокровища. Или логово для Парашютиста сделай.
Я с открытым ртом и новеньким портфелем, специально для меня разработанным, вышел из кабинета. Он аккурат в мой шпиенский поместился.
А маман сама в школу припёрлась, без вызова, выяснить, дали ли мне взаправду портфель или я его спёр где. Испугалась. У нас многие с тех пор воровать начинали. Особенно продукты. А дальше известно что. Маман моя ничего не поняла, но Парашютиста уважать стала.
И он официально в нашей комнатёнке, келье бывшей, прописался. По хозяйству помогать стал – мышей в подполе гонять. А однажды здоровенную крысу задавил и принёс. Положил маме на подушку, когда она спала, приятное хотел ей сделать. За свою признавать стал.
А она, когда проснулась, так верещала – всех в доме переполошила.
Приятное хотел ей сделать, от себя оторвал, за свою признавать стал. А она… Стыдно так перед людьми было. Такая невоспитанность, как в хороших книжках пишут.
– Чтоб ноги его в доме не было!
– Тогда и моей не будет, – заявил я.
Родителей тоже надо воспитывать.
А когда приходил на дом врач, Парашютист обнюхивал её, проверял, видимо, настоящий она доктор или нет. Садился рядом и внимательно смотрел и слушал, что и как она делает. Потом и сумку её проверял. Вежливо так, аккуратненько. Деликатный был, хоть и Парашютист.
Я болеть стал гораздо меньше. Как заболею, кисич обязательно со мной спал, грел собой, во всю длину растягивался.
Я и выздоравливал быстро. Врачи удивлялись. Я ещё по их науке болеть должен, а я уже ношусь. Они понять не могли и в школу справку о здоровье не давали. Лафа – погулять лишних три, а то и пять дней.
А я им про кисича не рассказывал, чтобы их законы научные не