– Это хорошо, что не получилось, – сказал он. – А вот если б получилось… Тогда кто-то из этих творцов сам бы сиганул, тогда вы б не негодовали, а рыдали. Но воздать надо.
И воздали всем. Мне бабушка солдатской пряжкой.
Но уж очень хотелось узнать, кто зачинщик. Не узнали. Монастырские не выдают.
Когда я держал котёнка за пазухой, он обдул меня. Хорошо, жив.
Я сделал ему логово в сарае, домой с ним меня не пустили: «Выкинь ты эту дохлятину!»
– И ты возился с этой дохлятиной? Прости, котёнком, – сказал Молодость.
– Да.
– Тебя, наверно, считали совсем того.
– Наверно. Но я продолжал выхаживать его.
Тётя Шура давала мне козьего молока, я смачивал молоком палец, и котёнок облизывал его. Потом он стал пить сам и даже подползал к чашке. Все ребята старались принести ему вкусненькое, специально ловили маленькую рыбёшку, и он ожил. Я стал таскать его с собой за пазухой, на шее или на плече. Он чмокал моё ухо.
Я приносил его на травку, он ползал и ел, что ему нужно.
Я валялся на мостках и глядел на пруд. А Парашютист – так назвали котёнка – лежал на берегу на моей майке и грелся. Солнце глубоко просвечивало воду, и было интересно наблюдать за жизнью подводного мира.
«А если сделать подводный, глубинный аппарат и из него наблюдать жизнь другого мира, а заодно и дно обследовать. Там много, поди, интересного. Говорят же, что церковные ценности где-то на глубине схоронили, перед тем как монастырь разрушить. Монастырь был богатый, куда-то же всё делось. На дне, истинно на дне. Вот бы…»
И тут мимо пролетело что-то лохматое и шлёпнулось далеко в пруд. Я посмотрел: это парни лет по шестнадцать закинули Парашютиста в пруд и теперь ржали. Бедняга даже пискнуть не успел. Я бросился к Парашютисту, он вцепился лапками в волосы, и я стал молотить воду.
Нахлебались мы воды знатно, и на берегу нас рвало.
– А эти придурки не помогли? – спросила Молодость.
– Нет. Они выпили ещё водки. Их развезло от жары. Но мы с ребятами описали их одежду и связали её в тугие узлы. Зассанцами их потом звать стали.
– И вас не тронули? – удивилась Молодость.
– Им бы за нас старшие ребята головы оторвали. В монастыре свои законы. Суровые, но справедливые.
Я привязался к Парашютисту. Стал готовить его к школе, чтобы с собой брать. Трудное дело – готовить кошку к школе. Учить её вести себя прилично, не выдавать своего присутствия. Но я учил. И сказками, и ласками. Пришлось даже отказаться от вещей, которые я любил и которые мне нечасто перепадали. Я требовал их за хорошее поведение и успехи. А они были.
Это дрессурой называлось, а я и не знал. Практику проходили, когда в кино в ремеслуху ходили. Мы обычно сидели на первых скамьях, а то и на полу, платили по десять копеек за вход.
Не любил Парашютист длинные фильмы. А тогда они шли по два с половиной или три часа. Особенно не любил военные. Пацифистом был. А под любовные, где много пели, спал. С ним хорошо было смотреть такие фильмы, как «Сильва», «Паяцы».
Какие фильмы!
А про Тарзана не любил почему-то, хотя там много его родственников показывали.
Думаю, что не нравилось ему, что Тарзан орал громко и не по-кошачьи.
Привык он ко мне, как собачка, за мной ходил. Но и своё «гуляю сам по себе» не забывал.
Я не препятствовал, понимал, что свободная личность. Нельзя посягать на свободу по надуманным, а то и дурацким законам. Например, нельзя кошек в школу брать. Но что делать, если оставить не с кем? Кошачьих детсадиков у нас ведь не было. Он и в школе будет вести себя достойно, прилично. Так я надеялся. Не зря столько времени и сил отдал воспитанию Парашютиста.
Но самым трудным оказался путь к школе. Нам ни разу не удавалось пройти его на репетициях: то приятелей встретим, то запахи-шорохи в траве, то птички, да и с Шариком он был не прочь поцапаться. Беда! Этак мы к урокам всегда опаздывать будем. Придётся его самому носить. Но в чём? У меня была только холщовая сумка для учебников.
И тут я вспомнил!
И подкатил к объекту воспоминания.
– Здравствуйте, тётя Маша.
– Здравствуй. – Она даже удивилась.
– Как поживаете? Давайте я вам сумочку понесу.
Она ещё больше удивилась и остановилась:
– Ну помоги. Как ты за лето вырос.
– На десять сантиметров. Скоро в школу.
– В первый класс, что ли?
– В пятый.
– Вот время-то как летит, батюшки! А что у тебя стряслось?
– У меня портфеля нет. Вы бы не помогли чем? Свой не одолжите на время.
– А у меня откудова?
– У вас в сарае есть, такой большой.
– А ты почём знаешь?
Ясно откуда – проговорился.
– Это ты по моему сараю лазаешь? Признавайся.
– Нет.
– Откель знаешь тогда, что у меня портфель есть?
– Я… ну… это… наверно… немного…
– Ц-ц-ц. Супостат! И варенье тоже ты слопал?
– Не я.
– А кто?
Я запыхтел. Я всегда пыхтел, когда не знал, что ответить. А тут было хуже. Мне казалось, что я надуваюсь воздухом и становлюсь красным горячим шариком.
И мне очень хотелось улететь.
Но тётя Маша держала меня за руку.
– Я спрашиваю: кто украл моё варенье?
Кто-то. Не мог я сказать кто. Я в самом деле не крал. Но и сказать кто не мог. У нас не доносили. А потому продолжал пыхтеть и краснеть. Хотелось улететь.
– Зачем тебе такой большой портфель? Опять, супостат, что-то задумал? Говори!
И весь воздух, которым я надулся и почти взлетел, выпустил со словами:
– Парашютиста в школу носить.
И получил подзатыльник и портфель.
Теперь у меня был большой кошачий портфель с двумя замочками. В таких шпионы прятали секретные документы и бомбы. В кино. Парашютист с учебниками там тем более мог поместиться. Это тебе не холщовая сума. Не портфель отличника. Правда, я не знал, какие портфели у отличников. У нас их не водилось. Лучше всех учился я. Но я не был отличником. Я был отличным лентяем. Как директор говорила. Она боролась с моей ленью. Но моя лень победила, и она изрекла: «Чёрного кобеля не отмоешь добела».
Как мудро.
Теперь у меня был настоящий кожаный портфель! С чемодан средних размеров. Как же мне завидовали!
Если б они