Главным свидетелем обвинения был инспектор Брунскилл.
— Действуя на основании полученной информации, — заявил он, — я вместе с сержантом Джервисом отправился в гостиницу, в которой проживал обвиняемый. Затем я оперативным путем добыл отпечатки его пальцев и установил, что они совпадают с отпечатками, обнаруженными на предметах в офисе «Киддикар Тойс». Дальнейшие мои усилия привели к выявлению трех свидетелей преступления, которые и опознали преступника. В результате активных следственных мероприятий были добыты и другие доказательства, представленные суду, а именно: корзиночка из-под деликатесов и материалы о фирме «Киддикар Тойс».
Обвинитель закончил допрос свидетелей и с довольной ухмылкой на лице сел на свое место. Настала очередь мистера Роллинза допрашивать Брунскилла. Между ними состоялся следующий диалог:
Роллинз: — Вы упомянули некую «информацию», инспектор. Как именно она к вам поступила?
Брунскилл: — Я обязан отвечать на подобные вопросы, ваша честь? Раскрытие источника информации чревато…
Роллинз (живо): — Речь идет об опасности для личности, не известной суду. Не исключено, что этот субъект умышленно действует во вред моему подзащитному, ваша честь.
Судья (язвительно): — Мистер Рирден и без того находится в таком положении, что мне даже трудно себе представить, какой нужно нанести ему вред, чтобы его ухудшить, мистер Роллинз. Тем не менее я принимаю ваше замечание. Ответьте на вопрос защиты, инспектор.
Брунскилл (неохорно): — Был телефонный звонок и письмо.
Роллинз: — Анонимные?
Брунскилл: — Да.
Роллинз: — Из этих сообщений следовало, что мой подзащитный совершил преступление?
Брунскилл: — Да.
Роллинз: — В них указывалось, где полиция может найти его?
Брунскилл: — Да.
Роллинз: — Следовало ли из полученной от анонимного источника информации, что обнаруженная в конторе «Кид-дикар Тойс» корзиночка была куплена именно в том магазине деликатесов, откуда она была доставлена в гостиницу, где проживал мой подзащитный?
Брунскилл: — Именно так.
Роллинз: — Является ли преступлением покупать деликатесы?
Брунскилл (резко): — Конечно же, нет.
Роллинз: — Сообщили ли информаторы, что компания «Киддикар Тойс» принадлежит моему подзащитному?
Брунскилл (смущенно): — Да.
Роллинз (язвительно): — Разве быть владельцем такой фирмы преступление?
Брунскилл (теряя терпение): — Нет.
Судья: — А вот я как раз и не уверен в этом! Каждый, кто допускает в написании названия своей фирмы столь чудовищные извращения английского языка, должен быть привлечен к уголовной ответственности!
Замечание вызвало оживление в зале.
Роллинз: — Инспектор Брунскилл, не кажется ли вам, что расследование данного преступления никак нельзя считать вашей личной заслугой? Ведь если бы не анонимные сообщения, мой подзащитный сейчас вряд ли бы находился на скамье подсудимых.
Брунскилл: — Я не могу ответить на этот вопрос. Убежден, что преступник в любом случае был бы пойман.
Роллинз: — В самом деле? Завидная уверенность.
Брунскилл: — Его все равно бы поймали.
Роллинз: — Но не так скоро.
Брунскилл: — Возможно.
Роллинз: — Не кажется ли вам, что анонимный информатор либо сам замешан в преступлении, либо обычный доносчик?
Брунскилл (с улыбкой): — Я назвал бы его, или их, сознательным гражданином, или гражданами, с обостренным чувством общественного долга.
Какая прелесть! Макинтош — сознательный гражданин с обостренным чувством общественного долга! Клянусь Богом, эта парочка чертовски сообразительна. И миссис Смит постаралась на славу, эти бутерброды с икрой мне надолго запомнятся. А восхитительная затея с дурацким названием для компании, зарегистрированной, кстати, на мое имя? «Киддикар Тойс» — кому, как не южноафриканцу, так коверкать английский язык? Попробуй теперь что-нибудь докажи! Меня обвели вокруг пальца как мальчишку.
Потом все было уже совсем неинтересно. Обвинитель растерзал меня на мелкие кусочки, а вялые попытки защитника сшить их не увенчались успехом. Жюри совещалось не более получаса, этого времени как раз хватило на долгожданный перекур, и вынесло решение, предугадать которое было нетрудно.
Затем судья спросил меня, не желаю ли я что-либо сказать.
— Я невиновен, — сказал я.
Моим словам никто не придал внимания, все ждали приговора, но судья не торопился, спокойно раскладывая по столу бумаги. Когда зал притих, он произнес — голосом, не предвещающим ничего утешительного:
— Джозеф Алоис Рирден! Вы признаны виновным в похищении бриллиантов на сумму в сто семьдесят три тысячи фунтов стерлингов. Я обязан вынести вам за это преступление наказание в виде лишения свободы. Но прежде чем я это сделаю, я хотел бы сказать несколько слов относительно вашей роли в этой истории.
Я догадался, к чему он клонит: старик решил прочитать мне мораль, что было так легко сделать, сидя в его кресле.
— Англичанин идет по улице по своим служебным делам — и вдруг становится жертвой грубого насилия. Он не знает, что доставляет ценности, но именно из-за них на него и совершается нападение. Ценности исчезли, и вы, Рирден, отказались помочь полиции найти их, хотя и знали, что в этом случае суд смягчил бы вам наказание. Такое упрямство сперва озадачило меня. Но потом, проделав некоторые расчеты, я все понял. Похитив бриллианты на сумму вето семьдесят три тысячи фунтов, вы, по-видимому, рассчитывали получить не более четырнадцати лет тюрьмы. При этом ваш ежегодный доход составил бы двенадцать тысяч триста пятьдесят фунтов стерлингов, не облагаемых налогом, что значительно превышает оклад королевского судьи, в чем любой может убедиться, наведя соответствующие справки. Вам, видимо, казалось, что ради такой суммы можно пожертвовать четырнадцатью годами свободы. Однако в задачу суда не входит забота о повышении гонорара грабителей за их злодеяния. Поэтому вам не следует обвинять меня в попытке урезать ваш ежегодный тюремный доход. Джозеф Алоис Рирден! Я приговариваю вас к двадцати годами лишения свободы в местах, предусмотренных для подобных правонарушений компетентными властями.
Я готов был поспорить, что Макинтош смеялся до коликов, когда узнал об этом приговоре.
Судья был прав, упомянув о малоприятной обстановке в английских тюрьмах. Та, в которую поместили меня, была просто ужасной. В приемном отделении толпились новички, томительное ожидание, казалось, никогда не кончится. Я чувствовал себя несчастнейшим существом на свете: двадцать лет за решеткой!
Мне было тридцать четыре года. На свободу я мог выйти в пятьдесят четыре, может быть, чуть раньше, если бы был паинькой, что было маловероятно. Любая комиссия ознакомившись с моим делом, вряд ли решилась бы отпустить меня на свободу раньше срока. Итак, двадцать лет в тюрьме.
Я с безразличным