— У большевиков?
— У белых.
— Так вот почему вы здесь?
— Не поэтому.
— Так за что же, извините за любопытство?
Наступило молчание. Сокамерник словно думал, отвечать или же не отвечать на последний вопрос. Наконец последовал ответ:
— Точно сказать не могу, но скорее всего… за мой роман.
— Вы и писатель?
— Да. И в придачу помощник режиссера в одном из московских театров… Кстати, вам надо поесть.
— Сколько сейчас времени?
— Пять утра.
— Значит, они десять часов со мной работали. Но я ни в чем не признался. Мне не в чем признаваться.
— Поешьте немного. Ваш ужин оставлен в камере.
— Да мне пошевелиться страшно, не то что рукой двигать.
— Я покормлю вас. Еда, конечно, дрянная. Икорки и балыка осетрового, хотя бы и второй свежести (Голубоглазый хмыкнул), здесь, естественно, не дают. Но поесть обязательно надо.
— Хорошо. Попробую. Никогда не думал, что в советской тюрьме меня будет кормить с ложечки белый офицер.
— Я не офицер. Я военврач. А врач и тем более христианин обязан оказать медицинскую помощь любому человеку, если тот в ней нуждается.
— У нас тоже страна христианская в основном. Да только не всякий врач, хоть он и христианин, окажет помощь, если у тебя нет денег.
Джек попытался принять позу, более удобную для приема пищи. С помощью сокамерника это ему в конце концов удалось. Но при перемене положения тела он растратил так много душевной энергии, что его стало подташнивать при одном упоминании о еде. После всего случившегося за последние часы не хотелось спать, не хотелось есть, не хотелось курить. Хотелось пить и очень хотелось простого человеческого участия.
— Как вас звать? — просил Джек.
— Михаилом.
— Миша. Майкл по-нашенски. У меня в детстве был друг Майкл… Это когда мы жили в Атланте. Знаете этот город? В Джорджии.
— Слыхал… Вам все же следует поесть.
— Да меня тошнит только лишь об одном упоминании о жратве. Вот пить очень хочется.
Михаил осторожно поднес кружку с давно остывшим чаем к губам Джека и стал осторожно поить молодого человека. Когда кружка была опорожнена, Джек сказал, внутренне усмехаясь неожиданно пришедшей в голову мысли:
— Вы, Михаил, как милосердный самаритянин… Кстати, о чем ваш роман?
Голубоглазый осторожно присел на койке рядом с Джеком, подумал несколько секунд и тихо-тихо произнес:
— Роман мой, во-первых, о Понтии Пилате, а во-вторых, о шайке чертей, нагрянувших вдруг в Белокаменную.
— О Понтии Пилате?! Это о том, кто умыл руки?!
— О нем.
— И о чертях?.. Михаил! А зачем эти черти нагрянули в теперешнюю Москву? Что они забыли в ней?
Судя по всему, вопрос очень понравился Голубоглазому. Он тихонько хмыкнул и осторожненько положил свою ладонь на руку Джека.
— Вы, Джек, славный парень. И вопрос ваш в самую точку. Вот, думаю, из-за этих самых чертей я и сыграл сюда. А тут еще Карл Маркс полгода назад к нам пожаловал. Собственной персоной.
— Кто-о?! Ма-аркс?
— Тише! Надзиратель может услышать. Хлопот тогда не оберешься. Старик Маркс решил наконец наведаться в государство своей мечты.
— Ма-аркс?!
Джек закашлялся от изумления, и боль в ушибах вспыхнула с новой силой. В этот момент молодому американцу подумалось, что он окончательно сбрендил. И ведь было с чего. Убежденный американский коммунист приезжает в Советский Союз, чтобы помочь в строительстве новой жизни. Приезжает с рекомендацией генерального секретаря компартии США. А его, Джека, хватают, как буржуйского шпиона. Бьют, пытают, швыряют в камеру. Сокамерником оказывается бывший белый военврач. Классовый вроде бы враг, но этот человек пытается врачевать его раны и готов кормить с ложечки. Карл Маркс, отец мирового коммунизма, приезжает в Москву, чтобы воочию поглядеть на реализацию своей мечты. И наконец — голубоглазый Майкл в придачу еще и писатель. Он написал роман про Понтия Пилата и про чертей, нагрянувших в Москву. Абсурд какой-то! Черти в современной Москве. Зачем? И вот из-за этой-то нечистой силы Михаила отправляют на Лубянку. И еще якобы из-за Карла Маркса?!
— Михаил, вы верите в Бога? — спросил Джек, но ответа не услышал, так как дверь в камеру распахнулась и надзиратель, вошедший в нее, громко сказал:
— Булгаков, Михаил Афанасьевич! На допрос…
Мистер Роулинсон играл в шахматы со своим личным секретарем Хэмфри Видомом. Дело происходило в шикарном номере московского пятизвездного отеля под названием «Русь». Игра, впрочем, в этот день плохо клеилась у почтенного негоцианта. Реализация проекта «Булгаков» вступила в решающую стадию, и мистер Роулинсон сел поиграть с одной-единственной целью — сбить чувство нетерпения, все сильнее охватывающее его по мере приближения дорогостоящей затеи к своему завершению. Нет, возможные крупные убытки Роулинсона не пугали. Дело заключалось совсем в другом — переживания американца чем-то напоминали чувства физика-теоретика на завершающей стадии эксперимента века, дорогостоящего эксперимента, проводимого с целью подтвердить или опровергнуть безумную гипотезу. Если она окажется верной, ты встанешь в один ряд с Архимедом, Ньютоном, Эйнштейном. Отрицательный результат низведет тебя до положения какого-нибудь Смита, Джонса или Джексона. Если ты проиграешь, то до конца дней своих будешь тянуть нудную лямку в каком-нибудь провинциальном университете или колледже. Прощай, мировая слава! Прощай, Нобелевская премия! Здравствуй, горечь, брюзжание, чувство неполноценности!
Убытки?! Дьявол с ними! Дери их черти! В конце концов, богатство должно приносить удовольствие. Кому-то оно позволяет сладко есть и сладко пить, кому-то — путешествовать по свету с величайшим комфортом, кому-то — ничего не делать. Один собирает коллекцию картин, другой швыряет деньги на красоток. Нет, это все не для него, Чарлза Спенсера Роулинсона. Богатство предоставило ему удовольствие совсем иного рода. Оно не толкнуло его на путь гурманов, коллекционеров, женолюбов. Богатство направило его по дороге, которой в начале двадцатого века пошел Парсифаль Ловелл, американский богач, миллионер. Он имел почти все: от шикарного дома до прекрасной прогулочной яхты и вдруг заболел. И чем бы, вы думали? Астрономией. Он жертвует деньги на постройку обсерватории, он лично ведет наблюдение Марса, он, наконец, загорается идеей открыть транснептуновую планету. И ее находят, правда, уже после смерти миллионера-астронома, но находят все-таки благодаря ему, его энергии, его богатству. Планету называют Плутоном, и одно из обозначений вновь открытого небесного тела имеет вид Р — соединенные латинские буквы Р и L; две начальные буквы имени Р2 и to — Плутон, но одновременно и инициалы человека, носившего имя Parsifal Lowell — Парсифаль Ловелл. В конце концов любая изысканная пища и любые изысканные напитки превратятся в шлаки. Сексуальное удовольствие со временем сотрется из памяти. Но вот символ L будет существовать до тех пор,