Я попытался представить себе эту форму жизни в стремлении понять, что могло ее радовать или печалить, о чем она думала и к чему стремилась. Однако мне это не удалось — мешала моя человеческая природа. Слишком велико было различие между нами. С таким же успехом трилобит мог бы пытаться представить себе мир гигантских ящеров. Итак, если Природа, постоянно отсеивая один вид за другим, пыталась тем самым создать существо, которое обладало бы наибольшей живучестью, то она, надо сказать, весьма преуспела в этом. Наконец-то появилось существо (если его, конечно, можно было так назвать), обладающее прямо-таки фантастической живучестью, так как в нашем физическом мире не было ничего, абсолютно ничего, что могло бы его погубить.
Я сидел, продолжая размышлять об этой загадочной силе, которая, по словам моего друга, существовала сейчас рядом с нами, и хотя в голове у меня возникали одна за другой все новые и новые мысли, я так и не смог прийти к какому-то окончательному выводу.
Наконец я с усилием оторвался от этих мыслей, которые кого угодно могли свести с ума, и комнату вновь наполнил веселый говор реки, по-прежнему полный для меня неизъяснимого очарования.
Пора было распаковываться, вытащить из машины все ящики и коробки и принести их в комнату. А еще меня ждала рыбалка — каноэ стояло у причала, а в камышах и среди кувшинок притаились громадные окуни. И надо было садиться писать книгу.
А вечером я вспомнил, в школе состоится концерт и мне непременно надо будет побывать на этом празднике.
ГЛАВА 7
Линда Бейли заметила меня сразу же, как только я вошел в здание школы, и ринулась мне навстречу, похожая в своей поспешности на курицу, нашедшую потерявшегося было цыпленка. Она была здесь одной из тех немногих, кого я помнил, да и кто бы мог забыть Линду Бейли. Она жила с мужем и целым выводком вечно грязных ребятишек на соседней с нами ферме, и я не помню дня, чтобы она не забежала к нам занять чашку сахара, или кусок масла, или еще что-нибудь из дюжины других вещей, в которых она, казалось, всегда испытывала недостаток и которые, между прочим, никогда не возвращала. Это была крупная женщина, всегда пестро и крикливо одетая, и мне показалось, что она совсем не изменилась.
— Гораций Смит! — громко воскликнула она. — Малыш Гораций, которого я узнала бы везде.
Она крепко обняла меня, колотя при этом от избытка чувств по моей спине, тогда как я в полной растерянности пытался вспомнить, находились ли наши семьи в таких дружеских отношениях, которые могли бы оправдать этот взрыв эмоций.
— Итак, ты вернулся, — продолжала она, ничуть не понижая голоса. — Ты все-таки не смог остаться вдали от родных мест. Не так-то просто забыть Пайлот-Ноб тому, кто здесь родился. Даже если ты побывал во всех этих варварских странах. Ты ведь был в Риме, не так ли?
— Да, какое-то время я жил там. Но эту страну нельзя назвать варварской.
— Рядом со свинарником у меня растут ирисы, — произнесла она. — Они из собственного сада римского папы… правда, ничего особенного из себя не представляют. Я видела и более красивые ирисы. Другие такие же ирисы я выкопала бы и выбросила давным-давно, но эти сохранила. Не у каждого, надо сказать, растут во дворе ирисы из собственного сада папы. Не подумай только, что я согласна со всей этой ихней чепухой, но ведь то, что эти ирисы из сада папы, как-то выделяет их, не так ли?
— Несомненно, — ответил я.
Она схватила меня за руку.
— Ради Бога, пойдем сядем где-нибудь. Нам о многом надо с тобой поговорить.
Она подтащила меня к ряду кресел, и мы сели.
— Вот ты говоришь, что Рим не варварская страна, — сказала она, — но ведь ты бывал и в варварских странах. Что ты, например, скажешь о русских? Ты ведь много времени провел в России.
— Не знаю, что и сказать, — ответил я. — Некоторые русские по-прежнему верят в Бога. Это только правительство…
— Я слышала, что ты был в Лоунсам Холлоу и приехал сегодня утром по дороге, идущей мимо дома Уильямса. Зачем, скажи, это тебе понадобилось?
Могло ли что-нибудь произойти, спросил я себя, без того, чтобы она об этом не узнала, а за ней и весь город? Новости здесь, очевидно, распространялись с быстротой молнии.
— Я поддался порыву, — сказал я первое, что пришло в голову. — В детстве я нередко ходил туда осенью поохотиться на белок.
Она посмотрела на меня с подозрением, но не стала требовать дальнейших объяснений.
— Ну, не знаю, — произнесла она. — Быть может, при свете дня… Но я ни за какие деньги не отправилась бы туда с наступлением темноты.
Она склонилась ближе ко мне и, понизив голос до шепота, произнесла:
— Там водятся какие-то странные собаки, если это, конечно, собаки. Они с воем носятся по холмам, и от них веет холодом. От всего этого кровь стынет в жилах…
— Вы их сами слышали? — спросил я.
— Конечно! Почти каждую ночь я слышу, как они воют там, среди холмов. Правда, я никогда не подходила так близко, чтобы почувствовать исходящий от них холод. Мне об этом рассказывала Нэтги Кэмпбелл. Ты помнишь ее?
Я отрицательно покачал головой.
— Ну, конечно, как ты можешь ее помнить. До замужества ее звали Нэтти Грэхем. Они жили в Лоунсам Холлоу, в самом конце дороги. В их доме сейчас никто не живет. Они просто оставили все, как есть, и уехали. Их выжили собаки. Быть может, ты видел его, я имею в виду дом.
Я кивнул, хотя и не очень уверенно. Самого дома я не видел, а только слышал о нем от Ловизы Смит прошлой ночью.
— Странные вещи происходят среди холмов, — продолжала Линда Бейли. — Вероятно, потому, что места у нас совершенно дикие. Мне кажется, они такими и останутся.
Комната постепенно заполнялась народом, и я увидел пробирающегося ко мне сквозь толпу Джорджа Дункана. Я поднялся и