— Я приду, если смогу, — пообещал я. — И на аукцион, и на фестиваль.
— У меня тут скопилась ваша почта, — сказал Дункан, — за неделю или две. Я все еще здешний почтмейстер. Почта находится здесь же, в магазине, уже почти сотню лет. Но сейчас поговаривают о том, чтобы убрать ее отсюда, объединив с почтовым отделением в Ланкастере, а нашу почту отсортировывать там и присылать сюда. Правительство все никак не может успокоиться. Вечно им надо во все вмешиваться. Они называют это улучшением обслуживания. Хоть убей, не могу понять, чем плохо было наше обслуживание жителей Пайлот-Ноба на протяжении ста лет.
— Я знал, что почты не будет много, — сказал я. — Я договорился, чтобы ее пересылали на ваш адрес, но не слишком спешил с приездом сюда. Я заехал в несколько мест, которые мне хотелось повидать.
— Вы, вероятно, собираетесь взглянуть на старую ферму, где жили раньше?
— Не думаю. Я увижу слишком много перемен.
— Там сейчас живет семья по фамилии Бэллард, — сказал Дункан. — У них двое сыновей, совсем взрослые парни. Они сильно пьют, и иногда с ними просто нет никакого сладу.
Я рассеянно кивнул.
— Вы говорите, что этот мотель находится у реки?
— Да. Поезжайте мимо школы и церкви до того места, где дорога сворачивает налево. И вскоре после поворота вы его увидите. Там еще есть вывеска: «Ривер-Эдж-мотель». Почту я вам сейчас отдам.
ГЛАВА 4
В левом верхнем углу большого конверта мелким неразборчивым почерком был написан обратный адрес Филиппа Фримэна. Я сидел в кресле у открытого окна и в раздумье вертел конверт в руках. Было непонятно, что могло побудить Филиппа написать мне письмо. Конечно, мы хорошие знакомые и он мне нравился, но мы с ним никогда не были особенно близки. Единственное, что нас связывало, — это чувство глубокого уважения и симпатии, которое мы оба питали к благородному старику, погибшему несколько недель назад в автомобильной катастрофе.
Через открытое окно до меня доносился приглушенный говор реки, ведущей нескончаемую беседу с холмами и долинами, мимо которых пролегал ее путь. Этот говор вызвал в памяти те дни, когда я с отцом часто сиживал здесь, на берегу, и рыбачил — всегда с отцом и никогда один. Река считалась слишком опасным местом для десятилетнего ребенка. Ручей — это совсем другое дело, если я обещал, что буду осторожен.
В детстве ручей был моим неизменным летним другом, но река таила в себе настоящее волшебство.
И оно, это волшебство, родившееся из мальчишеских грез в часы, проведенные на ее берегу, никуда не исчезло, оно и сейчас было здесь, рядом со мной. В глубине души вдруг возник страх, что, живя здесь, у реки, я узнаю ее слишком хорошо и она утратит свое прежнее колдовское очарование, превратившись просто в еще одну, самую обычную реку.
Вокруг царили ничем не нарушаемые тишина и покой… Тишина и покой, подумал я, которые и можно еще найти только в таких вот глухих уголках. Здесь у человека было время и место, чтобы размышлять и мечтать. Мир с его бедами и тревогами казался таким далеким, и прогресс бурным потоком проносился мимо, едва затрагивая этот глухой уголок.
Это место, находившееся в стороне от прогресса, все еще жило старыми понятиями и представлениями. Здесь, как и встарь, свято верили в Бога, и в маленькой церквушке на окраине городка священник мог по-прежнему пугать геенной огненной свою паству, и она слушала его, затаив дыхание. Люди здесь не чувствовали за собой какой-то особой вины, если жили лучше, чем их соседи, по-прежнему считая, что человек должен сам зарабатывать себе на жизнь. В былые времена все это считалось неоспоримой добродетелью, но не теперь, когда в мире царили другие нравы. Однако, подумал я, благодаря подобным взглядам, городок и не погряз в мелочах и пустяках, которые так занимают современный мир. И это относилось не только к быту, но и к мыслям, чувствам и морали. Жители городка все еще были способны веровать, тогда как в окружающем мире царило полное безверие. Для них по-прежнему существовали определенные духовные ценности, пусть, быть может, и ложные, и это в мире, где почти не осталось таких ценностей. Их, как и раньше, глубоко занимали коренные вопросы жизни и всего сущего, хотя в мире большинство людей давным-давно превратились в равнодушных и скучных циников.
Я окинул взглядом свою комнату. Она была маленькой, светлой и чистой и обставлена очень скромно — стены до половины обшиты деревянными панелями, мебель стояла только самая необходимая, а ковер на полу и вовсе отсутствовал. Монашеская келья, подумал я, но так оно, вероятно, и должно быть, потому что человек мало что мог сделать в излишне комфортной обстановке.
Меня окружали тишина и покой, но тогда откуда же взялись гремучие змеи? Возможно, эти тишина и покой были только искусной маскировкой и скрывали, подобно тихим водам мельничной запруды, бурлящий водоворот? Перед моим мысленным взором вновь возникла склонившаяся надо мной чешуйчатая голова гремучника, и я содрогнулся, вспомнив тот ужас, который парализовал мое тело при виде этой отвратительной твари.
Кому и зачем понадобилось убивать меня, и главное — таким диким способом? Кто это задумал и попытался осуществить? Почему он выбрал в качестве жертвы именно меня? И откуда появились две совершенно одинаковые фермы, которые почти невозможно было отличить друг от друга? А Забулдыга Смит и застрявший автомобиль, который, по существу, и не застревал? И откуда взялся трицератопс, который потом внезапно исчез?
Ни на один вопрос ответа у меня не было. Я мог, конечно, сказать себе, что все это мне лишь привиделось, но меня не покидало твердое убеждение, что я видел все на самом деле. Человек просто не способен вообразить все это одновременно. Я чувствовал, что какое-то объяснение здесь было, но найти его не мог.
Я отложил конверт и просмотрел остальную почту, но ничего важного не обнаружил. Пришло несколько писем от друзей, желавших мне