Еще безотраднее стало, когда он поговорил с артиллеристами. Часть пушек могли стрелять. На первый взгляд это служило каким то утешением. Но в действительности утешаться было нечем.
Прежде всего, у всех уцелевших орудий сместились прицелы, и на корабле не осталось ни дальномеров, ни приборов управления огнем. Выбрасывать снаряды при таких условиях так же будет бесполезно, как бесполезно во время драки производить хлопот в ладоши. Одни башни поворачивались вручную, все лишились электрической подачи снарядов. У некоторых пушек уменьшился угол возвышения, и они стали ненужными для стрельбы с дальних дистанций. Многие элеваторы в батарейной палубе были разрушены. Боевых припасов осталась в погребах лишь пятая часть.
Мало того, эти остатки припасов были распределены по судну неравномерно: там, где уцелели пушки, не было снарядов, а где имелись снаряды, не действовали пушки. Что делать? Таскать снаряды под огнем врага или разложить их на палубе заранее - плохая идея.
Короче говоря, броненосец сохранил не больше десяти процентом своей боевой мощи. Он способен будет защищаться только от крейсера 2-го ранга. Он надеялся, что ему не соврали и крупные корабли врага и правда утонули. С миноносцем можно будет справиться и тем что есть. Главное - держать строй, вместе отбиваться будет легче.
— Как будто прорвались, - сказал ему встреченный офицер.
В ответ загрохотали пушки с "Изумруда", стреляя куда в бок.
- Огонь! Открыть огонь! Миноносец справа! - заорал кто-то.
Мирно вздыхало закатное море, как бы дразня их иллюзией спасения.
Через несколько минут раздался взрыв торпеды - подорвали какое-то русское судно. Израненная колонна русских судов, ориентируясь на скорость самого медленного - 6 узлов "Суворова", прорывалась во Владивосток, отстреливаясь от миноносцев врага.
Небогатов побежал в боевую рубку. Уже несколько раз сыграли боевую тревогу, но людей было мало. Небогатов перезаряжал наган. "Думается, если расстрелять пару пьяных остальные быстро протрезвеют!"
Перезаряжая наган, Небогатов глядел в смотровую щель. Миноносцы, много!
В сравнении с броненосцами эти суденышки казались маленькими и безобидными игрушками. Море накрывало их рваными плащами волн, а они, захлебываясь водою и падая с борта на борт, стремительно приближались к ним. Но он хорошо знал, какую разрушительную силу несут они броненосцам. Торпеда имела длину более пяти метров. Попадание в подводную часть и последующий взрыв давало дыру, в которую может проехать карета!
Перезарядив наган, он выбежал на палубу. Несколько офицеров последовали его примеру.
Он пытался остановить панику, не гнушаясь стрельбой. "Суворов", уклоняясь от минных атак, подвернул влево. Хоть скорость была не велика, но кто-то улетел за борт. К сожалению, крейсеров осталось только два. "Изумруд" прикрывал голову колонны, а "Донской" - хвост. Ситуация осложнялась тем, что у них в строю был "Наварин", стреляющий дымным порохом и захваченный "Асахи", которым вновь назначенные на судно русские машинисты управляли через пень колоду, а сам "Асахи" японцы торпедировали с каким-то особым остервенением.
- Банзай! - услышал он.
Миноносец врага пустил торпеду. Во врага стреляли из всех пушек, из винтовок и даже револьверов. Им повезло - торпеда прошла мимо.
Над морской гладью, под низко нависшими облаками, раздавался гул ветра. В густой темноте, словно призраки, мелькали белые вершины волн. Броненосцы, отражая атаки миноносцев, вспыхивали алыми всполохами, напоминая цепочку маяков. К частым залпам легкой артиллерии добавлялось сухое трещание пулеметов. Временами грохотали тяжелые орудия. Вражеские миноносцы, едва различимые в темноте, отходили под шквалом русских снарядов, но вскоре вновь появлялись уже с другой стороны.
Израненные броненосцы, в том числе и "Суворов", на которых уже успели потушить пожары, шли, погруженные во мрак, без обычных наружных огней и без боевого освещения. На корме каждого корабля горел лишь один ратьеровский фонарь, огонек которого, прикрытый с боков, излучался, как из щели. Этим светом они и руководствовались, идя в кильватер головному.
На борту "Суворова" из всех орудий могли вести огонь лишь менее десяти процентов. Однако это было далеко не единственной проблемой. Трюмный старшина сообщил о двухстах пробоинах, как крупных, так и мелких. Хотя большинство из них находились выше ватерлинии, волны постоянно заливали их. К тому же, в местах стыков и из-за расшатанных броневых плит начала просачиваться вода. Броненосец уже принял внутрь более четырехсот тонн воды, и, несмотря на усилия трюмной команды, её уровень продолжал угрожающе расти, увеличивая осадку судна.
Становилось все яснее, что корабль постепенно поглощается морем.
Когда об этом доложили Небогатову, он незамедлительно отдал приказ:— Мобилизовать всех, кто может помочь, чтобы избавить судно от воды.
На батарейной палубе, чтобы снизить видимость корабля для противника, горели только тусклые синие лампы. Полумрак окутывал пространство. Броненосец качался на волнах, вода вспыхивала холодным блеском, а иногда с грохотом устремлялась к борту, на который кренилось судно. Небогатов бродил по палубе, шлепая ногами по воде, и все вокруг казалось чужим, словно он оказался на другом корабле. Повсюду виднелись обломки орудий, разрушенные переборки офицерских кают, поврежденные элеваторы и зияющие пробоины в бортах. В слабом синем свете с трудом можно было разглядеть офицеров и матросов, которые, бледные и изможденные, с тревогой в глазах, спешили по своим делам. На мгновение ему показалось, что он оказался среди оживших мертвецов. Это ощущение усиливалось при виде неубранных тел двух погибших матросов, которые, перекатываясь вместе с водой, сталкивались друг с другом, их головы поворачивались то в одну, то в другую сторону.
Если на верхней палубе экипаж был занят отражением минных атак, то в трюме основное внимание уделялось борьбе за устойчивость корабля. Трюмно-пожарный дивизион, слесари и машинисты, боцманы с плотниками и матросами заделывали пробоины. Некоторые пробоины были небольшими, размером с кулак, но их было много, и вместе они пропускали огромное количество воды. Такие забивали деревянными клиньями или втулками с промасленной паклей. Однако с крупными пробоинами справиться было сложнее. Из-за рваных краев трудно было подвести пластырь под пробоину, а тут ещё волнение