Сержант, не отвечая, подошел к телу, опустился рядом с ним на колени и нагнулся, чтобы разглядеть лицо. Последовало секунд двадцать молчания, потом сержант резко откинулся и отрывисто произнес:
– Он жив!
– Вот именно, – отозвался Мортон и вскочил. – Держите его! – закричал он, указывая на Гарлоу.
Но не было нужды держать того, разве только помочь ему устоять на ногах, что констебль и сделал.
– Что все это означает? – спросил сержант. – Если это шутка…
Он умолк, заметив смертельную бледность хозяина дома.
– Позвольте мне все объяснить, – заговорил Мортон. – Я явился сюда сегодня ночью, заранее известив о моем приходе и, как было уговорено, в половине первого вошел через окно. Нам с мистером Гарлоу предстояло обсудить одно дело, и очевидно он подготовился к этому. Когда я вошел в комнату, она была освещена, как сейчас, но мистера Гарлоу не оказалось. Однако, я нашел записку с предложением дождаться его.
– Где эта записка? – перебил сержант.
– Он сжег ее, когда приходил убедиться, что я мертв. Так вот: я увидел на столе вино и ощутил жажду. Налил себе рюмку…
Гарлоу с усилием вставил хриплым голосом:
– Я пил из этой рюмки, наливая себе из того же графина, как раз перед тем, как…
– Говорите по очереди! – заявил сержант. – Продолжайте, – кивнул он Мортону.
– Как я уже говорил, я наполнил рюмку. Понюхал вино и оно показалось мне хорошим, настолько хорошим, что мне захотелось полюбоваться его цветом и я поднес рюмку к лампе. И вдруг, в тот миг, когда я готов был опустить ее и выпить, мне почудилось, что маленькие блестящие пылинки медленно оседают на дно. На письменном столе лежит лупа. Я воспользовался ею. Блестящие пылинки оказались кристалликами. Это мне не понравилось. Я не знал, что мне подумать, но рисковать не хотел. А также желал узнать всю правду. Встал на стул, спрыгнул с него так грузно, насколько мог, растянулся, лежал неподвижно и… ждал. И пока лежал так, вспомнил, что у Гарлоу был знакомый химик-исследователь по фамилии Локер. Гарлоу имел обыкновение заглядывать к нему в его лабораторию. Не думаю, чтобы Локер снабжал смертельным ядом Гарлоу или кого-нибудь другого. Но, находясь в лаборатории, было нетрудно улучить удобную минуту и незаметно присвоить себе кое-что. Как бы там ни было, вам не мешает спросить потом Гарлоу, не навещал ли он за последние три дня Локера…
– Ложь! – задыхаясь произнес Гарлоу.
Сержант поднял руку.
– Советую вам обоим быть осторожными в своих словах. Все, что вы скажете…
– Я почти что кончил, – заметил Мортон. – Мне уже наскучило лежать на полу, как вдруг он вошел. Я задумал дождаться, пока он станет осматривать меня, – тут-то я узнаю всю правду и напугаю его до смерти. Но он избегал подходить ко мне. Единственное, что он сделал – сжег записку, о которой я вам упоминал и бросил на пол другую бумажку, совсем крошечную… вот она, под…
– Ложь, сплошная ложь! – перебил Гарлоу. Он кое-как овладел собою. Голос его звучал тверже и увереннее. – Если где-нибудь и есть яд, – все это нарочно подстроено. Я докажу, что в моем вине его не было. Констебль, не принесете ли вы мне чистую рюмку? Вы найдете ее в комнате напротив, а сержант присмотрит за тем, чтобы я не убежал.
Констебль взглянул на сержанта. Тот после короткого раздумья кивнул ему.
Гарлоу с рюмкой в руке подошел к подносу. Трое остальных наблюдали за ним, полицейские с недоумением и нетерпеливо, а Мортон, как зачарованный, не сводя с него глаз.
– Теперь я докажу вам! – Гарлоу поднял графин, наполнил рюмку, поставил графин обратно на поднос и отступил на несколько шагов. Было что-то театральное в том, как он откинул голову и поднял рюмку. Мортон каким-то образом, может быть, оъъъъъъъдержимый порывом ненависти, упустил из виду, не предусмотрел одной возможности. Теперь он молниеносно осознал опасность… грозящую ему самому.
– Остановите его! – крикнул он и ринулся к Гарлоу! – Не позволяйте ему…
Мощная рука сержанта протянулась между ними, как барьер. Но все же сержант отрывисто приказал:
– Остановитесь! Лучше не пейте.
Гарлоу буйно расхохотался и стал пить. Одним духом проглотил полрюмки, потом остановился. Лицо его приняло странное выражение. В следующий момент рука его взметнулась, рюмка пролетела через комнату и разбилась об стену. С раскрытых губ сорвался нечленораздельный звук. Весь он как-то неестественно застыл. Потом затрепетал в судорогах, снова застыл и, вдруг осев, повис на руках констебля. Сержант тотчас очутился рядом с ним.
– Что это? Да он умирает! – произнес он приглушенным голосом.
Он ошибся. Гарлоу уже был мертв. И доктор, явившийся спустя несколько минут, не колеблясь, поставил диагноз: отравление сильнодействующим ядом. Каким именно, он затруднялся сразу определить.
В последующие дни Мортону помогло то, что он вспомнил о знакомом Гарлоу химике. Не будь этого, кто бы поверил его заявлению, что, повинуясь безотчетному порыву, он вылил не начатую рюмку вина обратно в графин?..
Ад Бенноэр
Погоня
Ничего романтического или связанного с фантастикой нет в капитане Форбсе; это самый обыкновенный, упрямый, туго соображающий и расчетливый шотландец.
Я встретился с ним в Копанге, – как и при каких обстоятельствах, это не имеет значения. Тогда он занимался перевозкой копры на ветхой маленькой шхуне «Гермоза». Ему нужен был помощник, а мне – служба. К тому же я хотел вернуться, наконец, на родину, и так как «Гермоза» шла на этот раз в Сан-Франциско, то я с радостью ухватился за его предложение и, не теряя ни секунды, отправился на судно со всеми своими вещами.
Невероятно дряхлой посудиной была эта «Гермоза», к тому же команды на ней было недостаточно для работы во время рейса. Но трюмы так были загружены копрой, что вода покрывала ватерлинию.
Когда я осторожно намекнул Форбсу на свои опасения по этому поводу, он с беззастенчивой усмешкой и с очень колоритными шотландскими словечками уверил меня, что он надлежащим образом заботится о нашей безопасности.
И вот каким образом он делал это. Он брал команду из белых людей, когда шел из Фриско в Мельбурн, затем рассчитывал их и брал на борт малайцев, работавших почти за одну пищу, и с ними обходил острова в поисках копры. Возвращаясь в Мельбурн, он выставлял малайцев и нанимал новую команду из белых, типичных портовых подонков, бравших работу на судне без жалованья, лишь бы попасть домой.
Таким образом, и на этот раз, прибыв в Мельбурн, он выставил малайцев и взял белых. Я внимательно осматривал их одного за другим, когда они всходили на борт по трапу, и оценил их сразу.
Их было восемь, высокого роста, но страшно истощенных, худых парней, с костями, просвечивавшими сквозь иссохшую кожу. Все они были теперь моряками, каждый имел свидетельство матроса первого класса, но чем они были раньше, я мог только догадываться: кулачными бойцами, а вернее, просто тюремными птицами, судя по их физиономиям.
В течение первой недели после выхода из Мельбурна все шло у нас благополучно. Люди еще не привыкли к судну и держали себя тихо и скромно. Кроме того, они ещё не знали друг друга, а когда на баке нет единодушия, то кают-компании бояться нечего.
Но они достаточно скоро открыли, что «Гермоза» была самым мокрым в смысле течи кораблем, какой когда-либо выходил в плавание, что кубрик ее был хуже свиного хлева и что провизия, которой их кормили, была немногим лучше падали.
Как только они полностью все это сообразили, они сейчас же в полном составе явились на корму и заявили свои жалобы. Они держали в руках провизию, полученную в этот день на обед, и демонстративно отворачивали от нее свои носы, как будто не могли выдержать запаха.
– Это настоящая отрава! – кричали они возбужденно, затем с проклятьями потребовали, чтобы мы дали им съедобную пищу и разрешили спать в свободной каюте на средней