– А разбитый горшок, а пальма, а разбитое зеркало? – вскричал Бэгшоу. – Ведь вы же сами заметили весь этот разгром. Вы ведь сами сказали, что в холле боролись.
Священник смущенно заморгал.
– Разве? – пробормотал он. – Нет, нет, я наверное не говорил этого. Если я не ошибаюсь, я сказал, что в холле что-то случилось. И что-то безусловно случилось, но это «что-то» не было борьбой.
– Так кто же разбил зеркало? – коротко спросил Бэгшоу.
– Пуля разбила зеркало! – спокойно ответил патер Браун. – Пуля из револьвера преступника. Тяжелые осколки стекла опрокинули горшок и пальму.
– Во что же он мог стрелять, если не в Гвинна, – спросил сыщик.
– Это довольно сложная метафизическая материя! – ответил священник дремотным тоном. – В некотором смысле он стрелял в Гвинна, но Гвинна там не было. Преступник был в холле один.
Он замолчал на секунду, потом спокойно продолжал:
– Представьте себе зеркало, висящее в конце коридора до того, как оно было разбито. Представьте себе высокую, нависавшую над ним пальму. Отражая в полусвете однообразные, одноцветные стены, оно могло быть похоже на конец коридора. Человек, отражающийся в нем, мог быть похож на человека, выходящего из внутренних комнат. Он мог быть похож на хозяина дома, если только он был хоть капельку похож на него.
– Подождите минуту! – крикнул Бэгшоу. – Я кажется, начинаю…
– Вы начинаете понимать? – сказал патер Браун. – Вы начинаете понимать, почему все заподозренные в этом деле должны быть не виновны. Никто из них не мог принять свое собственное отражение за старика Гвинна. Орм сразу должен был заметить, что в зеркале отражается его желтая грива, а не лысая голова Гвинна. Флуд сразу же должен был увидеть в зеркале свои рыжие волосы, а Грин – свой красный жилет. Кроме того, все они низкого роста; никто из них не мог принять свое отражение за высокого, худого старого джентльмена во фраке. Тут нужен кто-то другой, такой же высокий и худой. Это самое я имел в виду, когда говорил, что знаю, на кого похож убийца.
– И что вы на этом думаете построить? – спросил Бэгшоу, пристально глядя на него.
Священник засмеялся резким, хриплым смехом, странно не похожим на его обычный, мягкий смешок.
– Я построю на этом то самое, что вы находите таким смехотворным и невозможным! – сказал он.
– Что вы этим хотите сказать?
– Я намерен построить защиту Орма, – сказал патер Браун, – на том, что прокурор – лысый.
– О, господи! – тихо сказал сыщик и вскочил на ноги.
Патер Браун безмятежно возобновил свой монолог:
– Вы проследили все поступки многих людей в этом деле. Вы, полицейские, были чрезвычайно заинтересованы в действиях и поступках поэта, слуги и ирландца. Но поведение одного человека было совершенно забыто, поведение покойного. Слуга самым искренним образом удивился, когда узнал, что его хозяин вернулся домой. Хозяин отправился на банкет юристов, но внезапно ушел с него домой. Он не был болен, потому что не потребовалось ничьей помощи; совершенно очевидно, что он поссорился на банкете с кем-нибудь из своих коллег. Стало быть, именно среди его товарищей по профессии следует искать его врага. Он вернулся домой и заперся в бунгало, где у него хранятся всевозможные документы о шпионаже. Но тот его коллега, который знал, что среди этих документов есть компрометирующие его, был достаточно хитер, чтобы последовать за своим обвинителем; он тоже был во фраке, но в кармане у него был револьвер. Это все! И никто не мог разгадать тайны, кроме зеркала.
Он мгновенье смотрела пустоту, потом заговорил снова:
– Странная вещь зеркало; рама в которой заключен сорт разнообразнейших картин, живых и исчезнувших навеки. Но в том зеркале, что висело в конце серого коридора под зеленой пальмой, было нечто особенно странное. Оно было как бы магическим зеркалом; его судьба была иная, чем судьба всех прочих зеркал: его отражению было суждено пережить его, его отражение повисло в воздухе этого сумеречного дома, подобно спектру. Или, по крайней мере, подобно абстрактной диаграмме, подобно скелету улики. Да, мы можем вызвать из небытия то, что видел сэр Артур Трэверс. Кстати, вы сказали о нем одну совершенно правильную вещь.
– Рад слышать это! – сказал Бэгшоу с мрачным юмором. – Какую же именно?
– Вы сказали, – ответил священник, – что у сэра Артура были веские основания добиваться казни Орма.
* * *
Неделю спустя священник еще раз встретился с сыщиком и узнал, что судебные власти уже направили расследование об убийстве сэра Хемфри Гвинна в новое русло, когда некое сенсационное событие совершенно опрокинуло все их расчёты.
– Сэр Артур Трэверс… – начал патер Браун.
– Сэр Артур Трэверс умер! – коротко ответил Бэгшоу.
– А, – сказал священник слегка дрогнувшим голосом. – Вы хотите сказать, что он…
– Да! – сказал Бэгшоу. – Он стрелял опять в того же самого человека, но уже не в зеркало.
Джон Джой Бэл
Глоток вина
Уединившись в свою библиотеку, Гарлоу вновь перечитывал письмо Мортона, которое он успел уже заучить наизусть. Перечитывал в последний раз, слово за словом, фраза за фразой, все еще в надежде убедить самого себя, что смысл его не такой многозначительный, каким он казался ему до сих пор.
Послание Мортона было написано на открытке с помеченной на ней датой, но без адреса отправителя.
Оно гласило:
«Целых шесть месяцев вы не оказывали мне никакой денежной поддержки, ссылаясь на затруднительное материальное положение и необходимость содержать семью. Теперь мне стало известно, что вы богаты, дела ваши процветают и никакой родни у вас нет. Не знаю и не желаю знать, приложил ли я руку к тому, чтобы заложить фундамент вашего нынешнего богатства. Но твердо знаю, что намерен получить половину его. Семь лет тому назад я промолчал и отправился в тюрьму. Но я не потерял еще способности речи и для полиции достаточно трех слов, чтобы она раскопала всю эту старую неблаговидную историю. Если бы вы не пытались надуть меня, я оказался бы милостивее. Теперь же мои условия: ровно половину, из коей две тысячи фунтов наличными.
Сим извещаю, что навещу вас в воскресенье ночью, точнее говоря в половине первого, в ночь на понедельник, когда ваша прислуга и соседи будут мирно почивать, что, полагаю, для вас предпочтительнее. Приготовьте две тысячи фунтов в стофунтовых банкнотах. Я приду, как бывало раньше, через сад и рассчитываю найти окно незапертым. В противном случае я явлюсь несколько позже, вместе с полицейским, к вашей парадной двери».
В. Н. Мортон.
Да, письмо было явно неприятное и, в конце концов, Гарлоу принужден был заключить, что оно означало все то, о чем в нем говорилось. Как бы там ни было, время для взвешивания значительности сказанных в нем слов прошло: часы на камине показывали десять минут первого.
Встав из-за письменного стола, Гарлоу перешел к камину, бросил письмо на раскаленные угли и пристально смотрел, как оно сгорает. В эту минуту его благообразная, откормленная, обычно приветливая физиономия имела далеко не привлекательный вид. Если в плотно сжатых губах сказывалась решимость, или, вернее упрямство, то в бегающих главах отражался несомненный страх. Обрюзгшие щеки побагровели, а на лбу, у редеющих волос, заблестели капельки пота. Но он оставался верен своему первоначальному намерению, которое принял в то утро, три дня тому назад, когда получил и впервые прочел это письмо. Он тогда же решил, что не даст Мортону ни гроша, и пусть тот уходит и не тревожит его больше. Однако, он лишь сейчас окончательно решил, каким образом Мортон должен исчезнуть, хотя замысел свой он хладнокровно обдумывал и подготовлял три дня и три ночи.
Не сводя глаз с огня, он