Коридор вокруг нас меняется. Я не осознаю, как мы двигаемся, мы как будто застыли все там же, в горячей нише, а мир расползается сам по себе, он каждую секунду новый, другой. Все трясется, потому что мы падаем. Я думаю о том, что это невозможно. Чтобы упасть, нужно что-то большое. Сила притяжения, но нас нечему притягивать, а все равно движение есть. Не знаю, вверх или вниз. Не знаю, на что надеется мама.
– Не кричи!
Она думала, что мы спасемся. Что если двигаться, все будет хорошо, потому что судьба любит тех, кто не сдался. Но судьба на самом деле не любит никого, только свой собственный смех. В следующей картинке мы уже не одни. Люди, силуэты на фоне медного сияния, сильные руки… Пахнет металлом. Я раньше не думал о том, что у металла есть запах.
Меня оставляют на месте, маму куда-то волокут. Я не знаю, что происходит, и одновременно знаю. Как будто есть два меня: один рвется к ней, другой, совсем другой, наблюдает со стороны. Тот, что рвется, маленький зверь, который кусает удерживающие его руки. Тот, что смотрит, думает о том, что, если бы она не сопротивлялась, ее бы пощадили, как других женщин. Но он не упрекает ее, не держит обиды. Он знает, что она не могла не сопротивляться, она вряд ли даже обдумывала что-то, поступила так, как требовала ее природа… Одного из тех, кто считал, что победил ее, она убила, другого покалечила.
Ей это не простили. Никому на самом деле не было дела до двух ублюдков, с которыми она расправилась. Ей просто не простили то, что она такая… Я смотрю на нее и знаю, что она хочет мне сказать. Она меня любит. Любая мать, понимая, что умрет сейчас, умрет прямо перед своим ребенком и уже ничего не сможет для него сделать, наверняка захочет попросить прощения этими словами. Оправдать все, придать всему хоть какой-то смысл. Я тебя люблю и всегда буду любить. Я это в ее глазах вижу… Сказать она просто не успевает. Умирает она не сразу, но говорить уже не может. Ничего, ничего, я и так понял… Но запомнил почему-то не это, последним заветом для меня другое стало.
Не кричи…
Я пытаюсь броситься за ней, и у меня как будто получается – но это лишь иллюзия. Если бы получилось, мир стал бы черным. А он белый. Он меня ослепляет. Люди тоже в белое одеты, и они говорят странно, кто-то смеется… Снова пахнет металлом. Этот запах меня преследует?
Что-то происходит. Я вижу красное на белом, слышу звук тяжелых капель, падающих на пол… Кто-то по-прежнему смеется, он не в себе. Кто-то удивленно спрашивает:
– Почему он не кричит? Он что, не понимает, что умирает?
Да все я понимаю…
Я просыпаюсь не из-за этого. Кошмары давно уже не пугают меня, да и никогда, пожалуй, не пугали по-настоящему. Я столько всего помню и столько всего сделал, что какие уж тут кошмары? Так, воспоминания.
Хотя сны по-своему забавны, если задуматься. В них даже нереальное воспринимается естественно, без вопросов, как будто так и надо. И уже проснувшись, ты понимаешь, что так не могло быть. Из полыхающего пассажирского транспорта я попал не в больницу, между этими моментами несколько лет прошло. Да и многое другое исказилось, но ничего, я минут через пятнадцать-двадцать забуду, все забывают сны.
А причиной моего пробуждения стала боль: слишком сильно дернулся, и сон сорвался. Препараты я сейчас не использую, химии и так многовато, приходится расставлять приоритеты.
Жаль, конечно, что пришлось проснуться, потому что реальность по-прежнему не радует. Кто-то сказал бы, что я легко отделался – после битвы один на один с кочевником обычно не выживают. Да я и сам не был уверен, что справлюсь с Сатурио, когда все начиналось. Я тогда думал лишь о том, что вечно бегать от него не получится, он слишком умен, все равно выследит меня. Я честно предложил ему возможность уйти, убивать его мне не хотелось, он там один из немногих, с кем можно договориться.
Но он выбрал то, что выбрал. Я с самого начала знал, что за победу придется заплатить больше, чем обычно. Мне повезло, что в моем распоряжении был заранее перенастроенный робот, что Мира согласилась мне помочь… Если бы дело было только в поединке с Сатурио, я бы и сам сказал, что даже мои травмы – это мелочь по сравнению с тем, чего я достиг.
Однако тут есть громадный подвох: я не был по-настоящему здоров, когда влез в этот поединок. Травма, оставленная сменой нейрочипа, едва зажила. Ближайшие дни я намеревался провести спокойно, лишний раз не высовываясь, и вдруг явился Сатурио.
Так что теперь дело было не только в последствиях операции. Сканирование показало воспаление тканей головного мозга – как раз возле нового чипа. Мне пришлось сказать об этом Мире. Да, обычно я предпочитаю справляться самостоятельно, но пока такой возможности не было, слишком много на меня навалилось сразу.
– И что теперь? – тут же встревожилась она. – Что делать?
– Мозги вырезать, очевидно. Наконец-то почувствую себя на станции своим.
Мира уставилась на меня так, будто я переродился стаей пестрых бабочек.
– Ты что, шутить умеешь? – недоверчиво поинтересовалась она.
– Да. Просто не все остаются в живых достаточно долго, чтобы это оценить.
– Так, если что – ха-ха! Но если серьезно… как тебе помочь?
Я бы умилился, если бы это было искренней заботой. Но нет, особой симпатии ко мне Мира по-прежнему не испытывала, просто она серьезно относилась к нашему партнерству. В остальном же я был для нее монстром, как и для остальных – что иронично, если учитывать всю правду о ней самой. Ну да ладно, мне ли судить?
Я передал ей список препаратов, которые следовало добыть в медицинском отсеке. Она зачем-то внимательно его прочитала, как будто надеялась хоть что-то понять. Естественно, завершилось дело вопросом:
– Что это?
– Моя попытка выжить, – пояснил я. – Мозговую активность сейчас нужно свести к минимуму.
– Это будет кома?
– Она самая. Оборудование у меня есть, жизнеобеспечение я налажу сам. Но мне не хватает препаратов, которые помогут мне остаться в нужном состоянии несколько недель.
– Это поможет?
– С большой долей вероятности.
Когда речь заходит о здоровье, мало что можно сказать наверняка. Иногда человеческий организм совершает невозможное, а иногда сгорает за считаные дни из-за ничтожной травмы. Но сейчас я не соврал Мире: мои шансы и правда были велики. Легкое работало нормально, та операция прошла успешно, воспаление мозговых тканей только-только началось. Если отлежусь, приду в норму.
И буду дважды должен Мире. Она думает, что для меня это не имеет значения, а напрасно. Я же ничего ей не доказываю, чтобы особо не наглела. Но свои долги я возвращаю.
Я знал, что мгновенно она все это не достанет, препараты были не самые распространенные и стратегически важные для станции. Даже раздолбаи из медицинского крыла не оставят такое без присмотра, и Мире придется постараться. Так что я попытался заснуть, чтобы скоротать время, и что-то у меня получилось… Хотя если бы обошлось без сновидений, было бы куда лучше.
Я запустил полное медицинское сканирование. Я прекрасно знал, что результаты меня не порадуют, но смысл был и не в радости. Мне нужно знать, насколько все паршиво, чтобы точно рассчитать дозу препаратов.
Что ж, по моему личному паршивометру – где-то на середине. Воспаление мозга – моя единственная настоящая проблема, тело более-менее справляется. Лихорадка пока не отпускает, но если исчезнет источник воспаления, она пройдет сама собой.
Я действительно верил, что у меня получится добыть себе хотя бы неделю покоя… Секунды три. Ну а потом дверь моего временного укрытия скользнула в сторону, и в комнату хлынули кочевники.
Случайным обнаружением это быть не могло, никак. Я не доверяю слепой судьбе – иначе не прожил бы так долго. Возле