Евдокимову пришлось соло исполнить рок-н-ролл перед Петровой.
– Ну как? – спросил он, останавливаясь перед учительницей.
– Три, – сказала она. – Даже с плюсом, принимая во внимание, что это в первый раз.
– Значит, я могу танцевать в кафе? – спросил Евдокимов.
– Можете, – разрешила Марина Васильевна. – Многие танцуют еще хуже.
Евдокимов пожал ей руку.
– А теперь идите, – сказала Петрова. – Мне и так достанется от Рахили Осиповны за эти танцы…
Евдокимов поспешил к себе в учреждение. Из своего кабинета он позвонил по телефону Галине Вороненко.
– Галиночка? – сказал он. – Здравствуйте. Это Дмитрий Степанович. Откуда? Конечно, из института. Ну, у нас одну работу можно делать десять лет, никто и не спросит. Что вы сегодня делаете вечером? Ах заняты? С Эджвудом? Жаль. Почему жаль? Потому, что я научился танцевать рок-н-ролл. Очень интересно… Ах вы тоже хотите? А как же Эджвуд? Ну хорошо. Куда? В кафе на улицу Горького? Хорошо. Буду. Нет, обязательно буду. Целую. Не модно? Что не модно? Ах целоваться не модно? Ну, тогда… – он плоско сострил, Галина засмеялась. Плоские остроты, очевидно, были в моде.
7. Дядя Витя заболел
Перед тем как отправиться в кафе, Евдокимов заехал за Анохиным.
Дверь открыла Шура.
– Проходите, пожалуйста. Он вошел в комнату.
Все там выглядело очень идиллично, только окно было наглухо занавешено черной шалью, так, как это делали во время войны, соблюдая правила затемнения.
Шура перехватила взгляд Евдокимова.
– Чудит мой, – объяснила она. – Говорит, окно будет освещено, хулиганы могут запустить камнем.
– А я за вами, – сказал Евдокимов Анохину. – Вы мне нужны.
– Надолго? – спросила Шура.
– На весь вечер, – сказал Евдокимов. – Хочу провести с ним вечер в кафе.
– Я могу обидеться, – сказала Шура. – Я ревнивая.
– Со мной можно отпустить, – сказал Евдокимов. – Вас я не приглашаю: нельзя же оставить дочку…
– Я пошутила, – сказала Шура. – Поезжайте, пожалуйста.
Он попросил Анохина одеться понаряднее. В кафе публика бывала хорошо одетая, и Анохин не должен был чем-нибудь от нее отличаться.
Анохин принарядился и стал выглядеть женихом.
– Вот и отлично, – одобрил Евдокимов и еще раз извинился перед Шурой. – Не сердитесь, это для его же пользы.
В машине он объяснил Анохину, что от него требуется.
Анохин должен был сесть в самом дальнем углу кафе, не привлекая к себе ничьего внимания, требовалось одно: посмотреть на человека, с которым Евдокимов будет сидеть за одним столиком; Евдокимова интересовало, не встречался ли Анохин с этим человеком в разведывательной школе.
– Вполне возможно, что он окажется вашим знакомым, – сказал Евдокимов. – Сохраняйте полное спокойствие и не вздумайте себя обнаружить.
Они вылезли из машины неподалеку от кафе и вошли порознь.
Евдокимов с рассеянным видом поплыл между столиками.
Сновали официантки в кружевных наколках и батистовых передниках, больше похожие на актрис, чем на официанток. Под оранжевыми абажурами мягко теплились настольные лампы. За столиками сидели посетители, воображавшие, что они ведут светский образ жизни: публика ходила в это дорогое кафе не столько для того, чтобы поесть, сколько для того, чтобы провести время.
Евдокимов шел и нарочно не смотрел в сторону тех, с кем ему надо было встретиться.
Они сами увидели его.
На нем был фисташковый пиджак с розовыми крапинками, узкие лиловые брюки и серая рубашка с галстуком вишневого цвета.
– Дмитрий Степанович? – окликнула его Галина.
Евдокимов оглянулся в ее сторону.
– Ах это вы? – небрежно-удивленным тоном спросил он, точно они не уславливались встретиться сегодня в кафе.
Галина и Эджвуд сидели посреди зала, на виду у всех.
Евдокимов подошел к ним.
– Здравствуйте, – сказал он с таким видом, точно у него болел живот.
– Здравствуйте, Деметрей, – сказал Эджвуд и подтолкнул в его сторону стул. – Присаживайтесь.
В общем, по-русски он говорил неплохо, только ударения ставил неправильно.
Евдокимов сел с таким видом, точно пристраивался на раскаленную сковороду.
– Что с вами? – спросил Эджвуд.
– Переутомление, – томно произнес Евдокимов: он не мог отказать себе в удовольствии подразнить Эджвуда. – Наши исследования вступили в решающую фазу.
У Эджвуда загорелись глаза.
– Какие исследования? – спросил он. – Если это, конечно, не секрет.
– К сожалению, секрет, – меланхолично заявил Евдокимов. – Мы все дали подписку о том, что тайны нашего института умрут вместе с нами.
К столику подошла официантка. Евдокимов уныло поглядел на столик. Галина ела пломбир, запивая мускатом. Перец Эджвудом стояли графинчик с водкой и лососина с лимоном.
– Коньяк, – тоскливо сказал Евдокимов. – Коньяк и лимон.
– Сколько? – спросила официантка.
Евдокимов поднял веером два пальца.
– Две рюмки? – спросила официантка.
– Двести грамм, – сказал Евдокимов. – И, пожалуйста, бутылку фруктовой воды.
– Вы не любите Россию, но пьете по-русски, – заметил Эджвуд.
– Нет, почему не люблю? – устало протянул Евдокимов. – Мне только не хватает здесь кислорода.
Эджвуд засмеялся. Он знал, чем это кончится. Евдокимов налижется коньяку и потом не отвяжется от него до самого дома. Будет уверять, что не может оставить его одного среди пьяных русских.
Евдокимов смотрел на Галину и думал: как можно так себя обезобразить, куда смотрят ее отец и мать?
Лицо у нее самое простое, круглое, белесоватое, но что она из него сделала! Брови выщипаны, и ведь ей, должно быть, было больно, когда их выщипывали. Новые брови нарисованы много выше настоящих. От этого лоб кажется совсем маленьким, хотя он у нее обычный, нормальный. Губы похожи на сургучную печать. Во рту поблескивают золотые коронки. Над головой торчит копна взлохмаченных волос. Эта прическа называется «мальчик без мамы». В одном ухе серьга. Подчеркнутая асимметрия. Среди московских модниц прошел слух, что одну серьгу носит знаменитая кинозвезда Бетт Муррей…
Официантка поставила перед Евдокимовым графинчик с янтарным коньяком и бутылку не менее янтарного мандаринового напитка.
– Соломинку, – сказал он.
Официантка принесла соломинку. Евдокимов опустил соломинку в янтарную жидкость и принялся сосать. Он втянул в себя коньяк, точно фокусник.
Эджвуд почтительно смотрел на Евдокимова: американцы здоровы пить, но за русскими им не угнаться!
Конечно, он налижется и прилипнет к Эджвуду как банный лист.
– Еще коньяк, – сказал Евдокимов официантке.
– Вы мне покажете рок-н-ролл? – спросила Галина.
– Конечно, – сказал Евдокимов бодрым тоном. – С пррревеликим удовольствием.
Оркестр заиграл знакомую какофонию. Евдокимов взял Галину за руки, и они затопали между столиками. Со стороны это было диковатое зрелище.
Евдокимову не хотелось танцевать. Делая беззаботный вид, он не спускал глаз с Эджвуда. В конце танца он нечаянно наступил Галине на ногу – Галина смолчала, но это даже доставило ему удовольствие.
Официантка снова принесла коньяк. Он опять выпил.
Эджвуд смотрел на него с восхищением.
Евдокимов не собирался объяснять Эджвуду, что, обладая незаурядной ловкостью рук, он со щегольством настоящего иллюзиониста менял коньяк на мандариновый напиток.
Эджвуд выглядел добродушным мордастым розовощеким парнем, но у него были маленькие злые свинячьи глазки, которыми он насквозь просверливал своих собеседников.
– Вы герой, – сказал он Евдокимову. – Вы настоящий русский герой!
– Коньяк! – заорал Евдокимов. – Двести грамм!
– Вы меня извините, – сказал Эджвуд. – Мне надо выйти, я отлучусь всего на две минуты.
– И я! – пьяным голосом закричал Евдокимов.
– Вы лучше посидите, – сказал Эджвуд. – Я сейчас вернусь.
– И я! – закричал Евдокимов.
Он делал какие-то странные движения подбородком, точно к его горлу подкатывала икота.
Эджвуд встал, Евдокимов уцепился за него, они вместе пересекли зал. Евдокимов держался за рукав Эджвуда.
Они вошли в туалетную. Евдокимов судорожно икнул и ринулся в кабинку.
Было тихо, лишь слегка журчала вода да кто-то из мужчин звучно сморкался в носовой платок.
И вдруг кто-то явственно произнес:
– Дядя Витя заболел.
Евдокимов не обратил бы на эти слова внимания, если бы тотчас же не последовал ответ Эджвуда:
– Надо обратиться к доктору.
Евдокимов с вытаращенными глазами вывалился из кабинки, можно было подумать, что его тошнило. Эджвуд дожидался Евдокимова. Кроме него, в уборной не было никого.
– Вам лучше? – участливо спросил Эджвуд.
Евдокимов утвердительно кивнул. Они пошли обратно в зал. В зале танцевали. Галина кружилась с каким-то незнакомым юношей в голубом костюме.
– Вам не надо