Обложка первого отдельного издания повести
Теперь мистер Эджвуд катал Галину на своей машине по Москве, и они вместе объездили все окрестности столицы.
Должно быть, Галина нравилась мистеру Эджвуду не на шутку, и он изредка фотографировал свою русскую подружку.
Но внимание Евдокимова Эджвуд привлек отнюдь не своей страстью к фотографированию: кроме фотографии, господин Эджвуд еще очень любил цветы и из всех цветов отдавал предпочтение красным розам.
В этой любви к цветам тоже не было бы ничего предосудительного, если бы не одно странное обстоятельство, отмеченное милиционерами, дежурившими у квартиры любознательного иностранца.
Время от времени за одним из окон квартиры Эджвуда появлялся букет алых роз, и в тот день господин Эджвуд обязательно посещал кафе на улице Горького.
Евдокимов знал твердо: появился букет – вечером Эджвуд будет в кафе.
Такое совпадение заинтересовало Евдокимова, и он решил лично познакомиться с этим любителем цветов.
Проще всего было познакомиться с ним при помощи Галины, а познакомиться с самой Галиной было легче легкого.
Одна из подруг Галины представила ей Евдокимова.
Одет он был по самой последней моде, умел танцевать все новейшие танцы, денег имел сколько угодно – с такими качествами он не мог не понравиться Галине.
В кафе Галина познакомила Евдокимова и с мистером Эджвудом, а когда тот узнал, что Евдокимов – молодой ученый, работающий в одном из учреждений, где производятся исследования в области ядерной физики, Эджвуд стал проявлять к нему самое усиленное внимание.
Однако Евдокимов знал меру всему и не переигрывал, и об учреждении, в котором он якобы работал, не рассказывал ничего. На все расспросы Эджвуда он лаконично отвечал, что говорить о своей работе не имеет права. Он даже напускал на себя испуганный вид и давал понять, что побаивается органов государственной безопасности. Это соответствовало представлениям Эджвуда о советских людях. Но раза два или три Евдокимов все ж таки кинул капитану Эджвуду приманку. Он как бы ненароком обмолвился о том, что он сторонник чистой науки и тяготится зависимостью науки от политики.
– Хорошо ученым в Америке, – сказал Евдокимов, – там их деятельность не координируется государственными планами…
По-видимому, мистер Эджвуд немедленно намотал эти слова себе на ус и стал уделять своему новому знакомому еще больше внимания.
Вот с этого-то господина Эджвуда Евдокимов и решил начать поиски исчезнувшего две недели назад из Бад-Висзее Жадова, тем более что в окне квартиры Эджвуда вот уже два дня красовался букет алых роз.
6. Учительница танцев
Евдокимов с трудом уговорил Марину Васильевну Петрову уделить ему часа полтора своего времени.
Петрова была молодая, но уже известная балерина, комсомолка, активная общественница и вообще очень хороший советский человек. С Евдокимовым у нее были приятельские отношения. Но она готовилась выступить в очень ответственной роли и не хотела отвлекаться от работы ни для кого и ни для чего.
– Дмитрий Степанович, голубчик, – молила она его по телефону, – я всегда вам рада, но только не теперь.
– Именно теперь, – настаивал он, в свою очередь. – Не могу обойтись без вашей помощи.
В свое время Марину Васильевну специально познакомили с Евдокимовым, для того чтобы она научила его танцевать.
Он не был любителем танцев и считал, что жить можно и без них, но случилось так, что он не смог бы расследовать одно дело, если бы не умел танцевать… И в соответствии с разыгрываемой ролью он должен был танцевать безукоризненно. Тогда его и познакомили с Петровой.
Ей откровенно объяснили, что одного работника органов государственной безопасности необходимо обучить танцам.
В начале занятий Евдокимов смущался, но Петрова была столь проста, держалась так по-товарищески, что вскоре дело у них пошло на лад, и после нескольких уроков Марина Васильевна сказала, что взяла бы Евдокимова себе в кавалеры на любом публичном балу.
К ней-то Евдокимов и явился.
Раньше, до знакомства с Петровой, он не представлял себе, как изнурителен труд балерины. Того не ешь, другого не пей, гимнастика утром, гимнастика вечером, весь день строго регламентирован, и, наконец, эти монотонные и утомительные упражнения: «И раз-два-три… И раз-два-три…» Нет, не хотел бы он быть балериной!
Деловой вид Марины Васильевны лучше всего свидетельствовал о том, как она занята.
Со сцены она казалась удивительно красивой, а на самом деле у нее были заурядное бледное личико и хрупкая фигурка, только мускулы на ногах были развиты совершенно непропорционально; на ней были белая майка, короткая черная юбочка и тапочки – сразу видно, что Евдокимов оторвал ее от занятий.
– Ну, пойдемте, – сказала Марина Васильевна и повела его в рабочую комнату.
За пианино сидела Рахиль Осиповна Голант – низенькая рыжеволосая женщина с лорнетом в черепаховой оправе, висевшим у нее на шее на черной шелковой тесьме, которым она, во всяком случае на глазах у Евдокимова, никогда не пользовалась.
Она была в своем роде уникум. Когда обижали лично ее, она сразу терялась и всегда готова была обратиться в бегство, но если неприятности грозили Марине, она превращалась в грозную медведицу.
– Из нее вышла бы первоклассная концертантка, если бы не ее застенчивость, – уверяла Марина.
Рахиль Осиповна была постоянной помощницей Марины в ее занятиях.
– Ах, как вы некстати! – бесцеремонно сказала пианистка гостю. – Мариночка только начала вживаться в образ…
– Ну ладно, ладно, – оборвала ее Марина и обратилась к Евдокимову: – Выкладывайте, что у вас. Уж не собираетесь ли вы в силу особых обстоятельств выступить на сцене?
Евдокимов смутился. Марина Васильевна сделала ударение на словах «особые обстоятельства», потому что во время своих занятий танцами Евдокимов никогда ни о чем ей не рассказывал, неизменно ссылаясь на «особые обстоятельства».
– Извините, Рахиль Осиповна, – обратился он к пианистке. – Неотложное дело… – Он умоляющими глазами посмотрел на балерину. – Научите меня, пожалуйста, танцевать рок-н-ролл…
– Господи, да на что он вам понадобился?! – воскликнула Марина. – Недоставало только, чтобы я учила вас этому безобразию! Приличный человек не должен выделывать такие телодвижения!
– Но вы его знаете? – спросил Евдокимов.
– Конечно, знаю, – сказала Марина Васильевна. – Знаю и не одобряю.
– Научите меня, – взмолился Евдокимов. – Мне это очень нужно.
– Да зачем вам? – спросила Марина. – Над вами будут смеяться.
– Да неужели вы думаете, что мне так уж хочется плясать этот рок? – сказал Евдокимов. – Чего не сделаешь ради дела…
Марина Васильевна расшвыряла ворох нотных тетрадей, извлекла оттуда какие-то ноты в пестрой обложке и без лишних слов поставила их на пюпитр пианино.
– Изобразите-ка это нам, – сказала она пианистке. – Поэнергичнее!
– Это после Чайковского-то? – укоризненно произнесла Рахиль Осиповна и покорно ударила по клавишам.
Звуки и вправду были какие-то дикие.
– Да вы не смотрите, не смотрите на Рахиль Осиповну! – вскричала балерина. – Смотрите на меня!
Она вывернула ноги коленками внутрь и принялась топать и прыгать, все эти притопывания и подпрыгивания представляли малопривлекательное зрелище.
– Нравится? – спросила Марина, дрыгая ногами.
– Как? Так? – спросил Евдокимов и, в свою очередь, лягнул ногой.
Марина покатилась со смеху.
– Ничего нет смешного, – обиделся Евдокимов. – Были бы вы на моем месте…
– Конечно! – продолжала хохотать Марина. – От хорошей жизни так не запляшешь!
Она схватила его за руки.
– Пошли! – скомандовала она. – Ногу вправо, ногу влево, раз-два… Топайте, топайте! Теперь наклоняйтесь… Ко мне! От меня! Раз-два… Опять топайте!..
– Господи! – пролепетал Евдокимов. – Какой идиот это придумал?!
Марину Васильевну трудно было уговорить, но уж если она начинала заниматься, то умела заставить человека поработать.
– Раз-два! – неутомимо командовала она. – Направо, налево…
Евдокимов топал, прыгал, кланялся и про себя проклинал свою профессию.
– Ну а теперь посмотрите на меня со стороны, – попросил он Марину Васильевну. – Получается или нет?
Он подошел к пианистке.
– Рахиль Осиповна, прошу!
Она повернулась к нему как ужаленная.
– Что-о?
– Я хочу, чтобы Марина Васильевна посмотрела на меня со стороны, – просительно объяснил он. – Всего несколько па!
– Нет, нет и нет, – категорически отказалась пианистка. – Это черт знает что, а не танец! Просто стыдно вытворять такие вещи…
Она обиженно отвернулась от Евдокимова.
– Ничего! – крикнула