Быстров всматривается в лицо Славушки.
– Вот ты, значит, какой… – Оборачивается к жене. – А тебе он нравится, Шура?
Александра Семеновна слегка улыбается.
– Я кое-что надумал, – говорит Быстров. – Слушай…
– Может быть, в следующий раз? – вмешивается Александра Семеновна.
– Почему в следующий? – возражает Быстров. – Ничего не надо откладывать. Революционный держите шаг. – Затем он говорит о чем-то таком, что не имеет никакого отношения к Славушке. – Ты, может быть, удивляешься, почему я живу здесь, у помещиков. А зачем жить хуже, если можно жить лучше? Вопхнуться в чью-нибудь избу? Выселить какого-нибудь попа? А здесь и просторно, и удобно, и маскироваться Пенечкиным труднее. Назвались груздями… Коммуна? Так и будьте коммуной. Батраки пашут? Так и вы пашите. Спасайте шкуру, но не задаром. Пенечкины теперь выходят в поле наравне со всеми. Следующий вопрос: генеральская жена. Она действительно генеральская, только не жена, а дочь. Генеральская дочь. Ее отец из тех генералов, которые самим товарищем Лениным допущены в рабоче-крестьянскую армию…
Александра Семеновна хмурится.
– А говорю это я тебе вот зачем, – продолжает Быстров. – Я хочу, чтоб ты мне доверял, как я тебе доверяю, хочу, чтоб ты организовал в нашей волости молодежь.
Он неправильно произносит это слово, все время делая ударение на первом слоге: «молодежь, молодежь».
Подошел к роялю и, стоя, ударил по клавишам, беспорядочный аккорд тут же замер.
– Организуй-ка ты у нас союз юных коммунистов, – сказал Быстров. – Понимаешь, на что я тебя подвигаю? Объединить молодежь на подвиги во имя Советской власти.
Он обломил веточку араукарии и помахал ею перед Славушкой.
– Ты готов?
Славушка ни к чему еще не готов, не готов он объединить молодежь на подвиги во имя Советской власти, и в то же время он не столько понял, сколько почувствовал, что именно сейчас и именно ему предоставляется возможность совершить подвиг.
– Готов, – сказал Славушка, потому что только «готов» и мог он ответить, – это было как клятва в вечной любви.
– Молодец, – похвалил его Быстров. – Сейчас мы с тобой обсудим…
– Может быть, в другой раз? – перебила мужа Александра Семеновна, – Поздно уже!
– Ладно, отложим до завтра, – внезапно согласился Быстров. – Утро вечера мудренее.
– А ты один дойдешь? – спросила Александра Семеновна. – Собак не боишься?
– Конечно, – ответил Славушка. – Собак я нисколько не боюсь.
– Молодец, – еще раз похвалил его Быстров. – Завтра я тебя вызову.
– Спокойной ночи, – сказала Александра Семеновна. – Заезжай ко мне, если захочется, живу-то я постоянно в Ивановке, я ведь учительница там…
Славушка вышел, и собаки залаяли за домом, он боялся кукуевских собак, на крыльце стояла чья-то палка, он взял палку, не так страшно, спустился с крыльца, прошел аллеей, вышел на дорогу и, уговаривая себя ничего не бояться, торопливым шажком припустился к Успенскому.
Петя спал, Вера Васильевна тоже легла.
– Где это ты шатаешься?
– У Быстрова был.
– То есть как у Быстрова?
– Он меня вызвал к себе.
– Зачем ты ему понадобился?
– Хочет организовать Союз молодежи.
– Какой союз… Что за глупости!
– Для помощи Советской власти.
– Ничего не понимаю. Чем ты можешь помочь Советской власти?
– А вот хотя бы… контролировать учителей!
– Ты собираешься меня контролировать?
– Не только тебя…
– У тебя с Быстровым, кажется, ум за разум зашел…
– Знаешь, мама, мы все равно с тобой ни до чего не договоримся.
– Тогда гаси свет.
Он так и сделал, заказал себе интересный сон и заснул, но ему так ничего и не приснилось, а когда проснулся, мама причесывалась, а Пети уже не было в комнате.
– Вставай, вставай, – поторопила Вера Васильевна сына. – Опоздаешь.
– Успеем, – снисходительно сказал он и соврал: – Мне приснился удивительный сон…
Мать торопилась, утром ей не до снов.
– О чем это?
Славушка наскоро сочинил сон.
– Понимаешь: Москва, революция. Идут солдаты. Отряд солдат, понимаешь? С ружьями. На груди у них красные банты. А впереди командир, Исус Христос…
– Глупости какие, – оборвала Вера Васильевна сына. – Я думала, действительно что-нибудь интересное…
Славушка подумал: как же неинтересно – Исус Христос во главе вооруженных солдат? Но спорить не стал. К тому же следовало подумать о себе. Идти в школу неприятно. Так же неприятно, как идти мимо собак. Разница одна, собаки лают, а в школе молчат.
Долго ли будет продолжаться игра в молчанку? Нарочно пошел попозже, позже Веры Васильевны, чтоб прийти к началу занятий, вошел в класс вместе с Никитиным, посторонился, уступая ему дорогу, но тот сам отступил, предлагая пройти Славушке, и с ходу вызвал к доске:
– Ознобишин!
Неужели опять единоборствовать?
– Вы не изменили мнения о своих стихах?
– Нет, Иван Фомич.
– Что ж, ваше право, я держусь более консервативных взглядов, мне ближе муза мести и печали, вам – песен, маршей и революции. На вкус и цвет товарищей нет, оставайтесь при своем мнении, но к следующему уроку попрошу всех – всех! – написать характеристику поэмы, любой по собственному выбору, но обязательно Александра Сергеевича Пушкина. Вы не возражаете?
Иван Фомич улыбается, улыбается Славушка, все обращено в шутку.
– Нет, Иван Фомич, не возражаю.
– Отлично, садитесь. – Затем к классу: – Если у кого возникнут трудности, обратитесь за помощью к Ознобишину, он поможет…
Амнистия! Не просит даже извиниться за «баранов». Поворот на сто восемьдесят градусов. Что за чудо? Все входит в обычную колею.
После уроков Иван Фомич окликает убегающего Славушку.
– Да! – Делает вид, что вспомнил, хотя ничего не забыл и нарочно поджидал Славушку. – Утром заезжал Степан Кузьмич. Просил вас зайти после уроков в исполком.
Теперь все ясно.
Славушка перемахнул Озерну и остановился перед исполкомом. Двум смертям не бывать – вошел в президиум. За большим столом Быстров, сбоку, за дамским письменным столиком, секретарь исполкома Никитин, брат Ивана Фомича, Дмитрий Фомич.
– Заходи, товарищ Ознобишин!
Ого! «Товарищ Ознобишин»… Так к нему еще не обращались!
Должно быть, Быстров только что кричал, губы стиснуты, в глазах молнии.
У стены две невзрачные женщины и поближе Устинов с обиженным выражением на багровом лице.
– А я говорю, будете пахать землю красноармейкам, – продолжает, обращаясь к нему, Быстров. – Не найдешь лошадей, самого в плуг впряжем… – Прервал себя, повернулся к Никитину: – Дмитрий Фомич, покажите-ка Ознобишину бумажку, которую мы разослали по сельсоветам.
Дмитрий Фомич вздохнул: еще одна затея Быстрова, не осуждал, иные затеи приносили пользу, но кто знает…
Славушка взял четвертушку с витиеватой писарской скорописью.
«Циркулярно. Всем сельсоветам… Предлагается с получением сего провести сход всей молодежи обоего пола в возрасте от 13 до 18 лет с целью избрания на таковом двух делегатов; каковым явиться в воскресенье 13 мая 1919 года в помещение Успенской школы 1-й ступ. к 10 час. утра с продуктами лично для себя на весь день…»
Славушка ничего больше не видел и никого не слышал, он чувствовал, что стоит на пороге самого большого события в своей жизни, прав Быстров, мы создадим союз юных коммунистов и еще посмотрим, кто и какие будет чихать стихи…
– Ознобишин… Товарищ Ознобишин! – донеслось откуда-то из-за тридевять земель…
Теперь Быстров кричал на Славушку!
– Ты что, оглох?
Ослеп, оглох, размечтался…
– А нет, так слушай. Прочел? Делал когда-нибудь доклады? Так вот, готовься. Прочти последние газеты, прочти «Коммунистический манифест», я тебе дам. Все будете делать сами. Помни:
Никто не даст нам избавленья –
Ни бог, ни царь и ни герой,
Добьемся мы освобожденья
Своею собственной рукой.