— Гори в аду, Лео Рауде! — цежу я сквозь зубы, падая на подушку. — Гори… — хриплю, выгибаясь дугой.
***
Отключаюсь я где-то среди ночи.
Не знаю, сколько времени на часах. Не помню, в чьей я комнате. В моей маленькой вселенной есть лишь горячие руки, которые гладят по спине. Жар сильного мужского тела. И какая-то особая гравитация, притягивающая меня к Лео.
Сквозь сон я слышу тихие слова. То ли клятвы, то ли раскаяние. Чувствую влагу на своих ресницах. А потом… намного позже — музыку.
Тягучая мелодия льется из-за двери. И словно это не рояль, а волшебная дудочка Нильса, я заворачиваюсь в одеяло и иду на звук.
Как можно было догадаться, за роялем Лео. Растрепанный, босой, в белоснежном халате, он не похож на самого себя. А тусклая напольная лампа — единственный источник света — делает его настоящим падшим ангелом. Все еще могущественным, но уже неспособным оторваться от земли.
— Не спится? — Я останавливаюсь рядом с роялем, поправляю свой пышный ночной «наряд».
— В комнатах Вики и няни хорошая шумоизоляция. Я им не помешаю. Можешь не волноваться.
Рауде бросает на меня быстрый взгляд. Чувственные губы изгибаются в полуулыбку. И пальцы вновь начинают свой танец по клавишам.
— В квартире, где мы жили между моими турами, тоже был рояль. Девочки привыкли к тому, что иногда я играю по ночам.
— Тебя пустить?
Лео встает, но я предусмотрительно делаю шаг назад.
— Нет, спасибо. Сегодня во мне не осталось сил даже на это… — Прячу улыбку. — Лучше послушаю.
— Можешь сделать заказ. Что для тебя сыграть?
— Последнюю мелодию. Это что-то новое?
Так странно — не воевать с ним, не прятаться, а вот так… говорить о спящей дочке и музыке. Будто он действительно всего лишь композитор. А я одна из девиц, оставшихся на ночь. Первая за пять лет, если верить его словам.
— Это будет твоя новая песня. У меня пока нет слов. С ними в последнее время… трудности, — с паузой произносит Лео.
— Со словами у нас всегда были трудности, — не могу не согласиться.
— Когда-нибудь мы это исправим.
Лео говорит это с такой уверенностью, что за ребрами больно цепляет.
— Не хочу о будущем. — Опускаюсь в своей «тоге» на пол. В доме тепло, но я все же закутываюсь. Как бабочка в кокон, с ног до головы. — Завтра мы с тобой снова будем ругаться, злиться друг на друга. А сейчас… я пока не готова.
— Тогда можем о прошлом. Далеком прошлом, — предусмотрительно уточняет Лео и повторяет проигрыш моего нового хита.
— Расскажи о музыке, — спрашиваю о самом безопасном. — Когда ты стал писать песни? И как вообще умудряешься быть «тем самым Леонасом Рауде». Владельцем фабрик, заводов, газет, пароходов и… — мучительно ищу нужное слово. — … творцом.
Глава 40. Откровения
Ева
— С творцом ты загнула, — смеется Лео. — Моя задача обслуживать публику. Желательно по высшему разряду.
— Каждая твоя песня становится хитом. Если бы не ты… не было бы никакой Евы. Да и других.
— Это называется знание запросов аудитории.
— Зануда! — морща нос, отмахиваюсь от него.
— Еще одно слово, и я так занудно тебя трахну, что сорвешь голосовые связки.
— А вот угрожать не нужно. Там все и так… натерто. Лучше расскажи, как ты во все это ввязался.
На всякий случай я отсаживаюсь от этого эротического маньяка на пару шагов назад и изображаю внимательного слушателя.
— Когда-то я достаточно серьезно занимался музыкой. — Лео поднимает голову вверх, словно на потолке должны появиться титры с подсказкой.
— Концерты в филармониях?
— Там тоже. Но чаще в ресторанах. Они приносили больше денег, и можно было не искать подработку, — усмехается.
— Так ты еще и подрабатывал? — становится совсем интересно. — Что-то противозаконное? Ты тогда научился драться?
— Там я научился переносить тяжелые грузы и собирать шкафы. Драться пришлось учиться раньше. Мой отец был военным. Ему категорически не нравилась мамина затея с музыкальной школой. Чтобы они не ссорились, я старался быть лучшим и там, и там.
— Честно говоря, я не представляю тебя ребенком.
Наверное, это глупо звучит. Зато чистая правда. Я легко могу представить маленьким Пашу или Каткова. Догадываюсь, каким деятельным и добрым ребенком была Марина. А вот Рауде…
Этот мужчина так качественно обтесал себя, вытравил из образа любые намеки на слабость, что кажется вечным взрослым. Таким застрявшим во времени Бенджамином Баттоном («Загадочная история Бенджамина Баттона» — художественный фильм Дэвида Финчера).
— Родители погибли, когда мне было двенадцать. Тогда резко пришлось стать взрослым. Наверное, поэтому такое впечатление.
— Тебя забрал кто-то из родственников? Или… — слово «детдом» застревает в горле.
— Тетка взяла опеку над Алей. Сестре было семь. В детдоме ей было бы сложно.
— А ты?..
Дико хочется подняться и обнять его.
— Я справился. Пару лет перекантовался в интернате, а потом пробился в музыкальный лицей. Там было свое общежитие, кухня и вполне вменяемые педагоги.
— Мама оказалась права? Музыка пригодилась тебе больше.
— Почти, — однобоко улыбается Лео. — Пригодилось все. Но благодаря музыке не нужно было ломать голову над будущей специальностью.
— А бизнес? Ты ушел в него после женитьбы на Ирме?
Арина Милославская, стилист продюсерского центра, еще пять лет назад рассказала мне трогательную историю о музыканте, бросившем свое призвание ради денег.
Тогда мне было больно за Рауде. Он оставил то, что любил и в чем был талантлив. Сейчас…
В Лео столько силы и могущества, сколько не вынес бы ни один музыкант.
— Это был брак голодранца с улицы и банкирской принцессы. Родители Ирмы сделали все, чтобы не допустить нашей свадьбы. Я даже в обезьяннике с бомжами пару дней отсидел. А когда мы все же расписались, семья перешла к плану «Б».
— Они пригласили вас жить вместе с ними? — Меня аж передергивает от собственной гипотезы.
— Возможно, тогда бы мы точно развелись. — С досадой цокает языком Лео. — Нет, они оказались менее коварны.
— Неужели лишили Ирму средств?
— Они заблокировали все ее карты. Продали квартиру, в которой мы жили. И забрали все ценные подарки. После такого раскулачивания у нее не было даже телефона.
— Жестоко. — Поглубже закапываюсь в свое одеяло.
— Сказала девушка, которая жила в дешевом хостеле в одной комнате с проститутками и зарабатывала на учебу уборкой чужих домов. — Лицо Лео становится серьезным.
— Я никогда не была банкирской дочкой, — жму плечами. — Я не падала.
— Наверно… — Лео повторяет проигрыш.