2021
Метафора, увеличенная до размеров романа
Если держать в сознании свод русских романов новейшего времени, представленный хотя бы в лонг- и шорт-листах премиальных сюжетов, то можно зафиксировать две тенденции. Первая – это «жанровая неопределенность» романа, отмеченная, в частности, Евгением Абдуллаевым в статье «Свободная форма»[137], опирающейся на известное определение романа М. М. Бахтиным – «единственный становящийся и еще не готовый жанр»[138]. Подтверждая ту же тенденцию, усиленную стократ в современном романе, остановлюсь на еще одном явлении, скрепляющем эту вечно меняющуюся, находящуюся в процессе трансформации форму, – я имею в виду появление и проявление (развертывание) метафоры в романе.
Леонид Карасев в анализе поэтики художественного текста (русской классики) применяет заимствованный из математики термин «фрактал»: следуя свободной Википедии, «множество, обладающее свойством самоподобия». Фракталы, поясняет автор в статье «Достоевский и фракталы» («Новый мир», 2021, № 1), – это «структуры со сходным устройством: части, из которых состоит целое, повторяют, варьируют главные черты целого»[139]. Для конкретизации этого понятия автор иллюстрирует его примерами – Солнечная система, дерево с ветвями и ветками; по тому же принципу, так же устроены университет, армия и т. д. Везде отмечается принцип подобия, положенный в основу части и целого. Поэтика, которая исследует эту архитектонику на глубинных основаниях текста, является онтологической. Именно при помощи онтологической поэтики Карасевым анализируются «Преступление и наказание» и другие романы Достоевского.
Метафора в прозе может выполнять те же функции, что и в поэзии. Вспомним «панметафористику» Бориса Пастернака, определение Н. Н. Вильям-Вильмонта, – в которой, по его словам, «синтезируются метафористика Шекспира, метафорическая емкость Ленау, динамизм метафоры Гёте»[140]. Вспомним высказывание Иосифа Бродского о «восходящей» и «нисходящей» метафоре в поэзии. Вспомним, наконец, наших метаметафористов Алексея Парщикова, Александра Еременко и пр. Однако приведу справедливые слова Н. Д. Арутюновой из ее предисловия к сборнику «Теория метафоры» 1990 года издания: «Метафора расцветает на почве поэзии, но ею не исчерпывается»[141]. Но и в прозе у метафоры могут быть разные функции.
Одну из них Пушкин иронически заклеймил как попытку «оживляжа»: «Но что сказать об наших писателях, которые, почитая за низость изъяснить просто вещи самые обыкновенные, думают оживить детскую прозу дополнениями и вялыми метафорами? Эти люди никогда не скажут дружба, не прибавя: сие священное чувство, коего благородный пламень и пр. Должно бы сказать: рано поутру – а они пишут: едва первые лучи восходящего солнца озарили восточные края лазурного неба – ах как это все ново и свежо, разве оно лучше потому только, что длиннее»[142]. Проза Пушкина нацелена на точность выражения и практически свободна от тропов – чего нельзя сказать о Гоголе, от прозы которого ответвляется иная линия развития русской прозы, переадресуем знаменитую метафору Юрия Олеши – полная цветов и листьев.
«На старости лет я открыл лавку метафор, – замечает Юрий Олеша. – Я предполагал, что разбогатею на своих метафорах. Однако покупатели не покупали дорогих, главным образом покупались метафоры “бледный как смерть” или “томительно шло время”, а такие образы, как “стройная как тополь”, прямо-таки расхватывались. Но это был дешевый товар… Я был убежден, что разбогатею. В самом деле, у меня был запас великолепных метафор»[143]. Запас «великолепных метафор» Олеша тратит и в романе «Зависть» – чего стоит хотя бы «Нежно желтело масло его тела», – но на территорию всего романа метафоры не претендуют. По остроумному предположению Александра Гениса, поздний Олеша не смог создать новый роман потому, что «великолепные метафоры», от каждой из которых было трудно отказаться, его переполняли, оставаясь россыпью в отдельных записях.
В «Театральном романе» Михаила Булгакова герой-повествователь Максудов собирает гостей и читает им свое новое сочинение. Выпивая и закусывая, гости обсуждают услышанное.
«Суждения их были братски искренни, довольно суровы и, как теперь понимаю, справедливы ‹…›
– Метафора! – кричал закусивший.
– Да, – вежливо подтвердил молодой литератор, – бедноват язык. ‹…›
– Да где ж ему не быть бедноватым, – вскрикивал пожилой, – метафора не собака, прошу это заметить! Без нее голо! Голо! Запомните это, старик!»
Метафора, без которой «голо», – один из тропов, элемент поэтики. Но метафора может быть и основой, фундаментом, структурой художественного мира произведения как целого. Метафора в таком случае – смысло- и текстопорождающий механизм, средство концептуализации. Вспомню пример, приводимый еще моим учителем, преподавателем филологического факультета МГУ Владимиром Николаевичем Турбиным: в пословице «Черная корова весь мир поборола» содержится метафора ночи, а ее реализация в сознании рождает целый сюжет. Еще одна приводимая им в лекции о поэзии Тютчева любимая метафора: «Как бы горячих ног ея / Коснулись ключевые воды». Реализация метафоры, пронизывающая чуть ли не все уровни произведения, может базироваться и на индивидуальном авторском замысле, и на архетипах коллективного бессознательного.
Ю. И. Левин в работах «Структура русской метафоры» и «Русская метафора: синтез, семантика, трансформация» определяет суть метафоры как «сокращенное противопоставление»[144].
Внутриметафорический контраст организует романы (и их названия сжимают метафору до предела) «Война и мир», «Преступление и наказание». Аналогичная, по сути контрастная, метафора может быть заложена и в однословном названии, будь то «Идиот» или «Воскресение».
Обратившись к прозе последних десятилетий, мы обнаружим разные, если не все оттенки употребления метафоры – от элемента текста до мегаметафоры, организующей произведение как единый текст. При этом воспользуемся инструментарием онтологической поэтики, которая «представляет собой движение сквозь текст, сквозь описываемые события к его подоснове, к тому, что не присутствует в тексте явно, но организует его как целое». Л. Карасев раскрывает компоненты произведения, которые задействованы в таком целостном подходе: композиция, сюжет, образы персонажей, время и пространство, интерьер, деталь – все подчинено реализуемой метафоре[145]. Л. Карасев работает с классикой – мы будем привлекать к анализу современную словесность.
Начну с Андрея Битова. «Пушкинский дом», написан в 1964 – 1971-м, впервые опубликован в СССР в 1987 году[146].
Роман, особенно вначале, густо метафоричен, пересыпан метафорами. Но глобальной и организующей весь роман мегаметафорой является метафора утраты великой русской литературы, разрушения и превращения ее в мертвый музей.
Главный персонаж, Лева Одоевцев (имя и фамилия героя отсылают и к золотому, и к серебряному векам), – «зачат в роковом 1937-м». 1937-й – столетняя годовщина смерти Пушкина, отмечавшаяся с помпой и государственной, я бы добавила имперской, пышностью (заметим на полях: при особом пристрастии Битова к датам, смыслам которых он позже посвятит несколько эссе, его цифровой выбор никогда не случаен).
Перейдем к названиям частей и глав «Пушкинского дома». Прологу