Соцреалистические произведения и авторы были вытеснены, Горький, Маяковский и другие столпы и отцы-основатели советской литературы десакрализованы, Виктор Ерофеев уже напечатал в той же «Литературной газете» статью, где «отменил» ценность и значение деревенской, военной и городской прозы – то есть того, на чем стояло сопротивление литературы реализма – соцреализму, но на официальной территории[128].
Появились статьи, книги, монографии, исследующие феномен советской литературы, созданного усилиями инструкторов-соцреалистов особого литературного канона, – и, соответственно, изучался состав и особенности этого обесценивавшегося литературного капитала. Все это стало предметом анализа. Были выпущены сборники – «Соцреалистический канон» (1995), «Знакомый незнакомец: соцреализм как историко-культурная проблема» (М., 1995), «Социальные и эстетические предпочтения рецепции советской литературы» (СПб., 1997). О соцреализме писали как о феномене массовой культуры (Н. М. Козлова), перспективной была и идея изучения соцреалистической мифологии (В. В. Николаенко). Увидели свет фундаментальные труды Евгения Добренко, включая его двухтомник, где особое внимание уделено формированию и расцвету литературы соцреализма[129].
Наряду с детоксикацией, процессом освобождения от советской литературной халтуры (впрочем, до сих пор востребованной читателем в качестве советской мифологии и продолжающей выходить немаленькими тиражами, от Анатолия Иванова до Петра Проскурина и даже Ивана Шевцова, переиздают и часто показывают по федеральным каналам ТВ фильмы по произведениям Всеволода Кочетова) происходила и фильтрация – лучшее все-таки оставалось, перешло в XXI век, в котором начались новые мутации и перемены в оценках.
С годами выяснилось, что не все «горячие» в момент перестройки произведения продолжают вызывать интерес – и оставаться в составе капитала. Постепенно уходили на периферию читательского и литературно-критического внимания романы Солженицына. Н. Д. Солженицына предложила адаптированный вариант «Архипелага» – для школьного чтения (адаптирование, на мой вкус, в чем-то подобно уценке – как упрощению восприятия тех же школьников способствовало создание целой библиотеки сюжетов «Шедевры русской литературы», а потом и мировой).
Процесс обнуления и обновления литературного капитала активизировался в связи с обострением премиальной борьбы. Толстые журналы постепенно утрачивали роль распределителя – а премии, казалось, становились местом формирования нового литературного канона и инвестирования в литературный капитал.
С 1991 года, с первого сезона, активное участие в этом приняла первая в России независимая от государственных структур премия «Русский Букер». За 25 лет существования, притом что в ее работе приняли участие более 100 известных литераторов и издателей в качестве членов сменяемого жюри, в длинные списки попало несколько сот романов, в короткие – 150, лауреатами стали авторы 23 романов[130]. Премия «Русский Букер» пополнила наш литературный капитал – это так, – но гораздо меньше, чем могла бы (виной здесь человеческий фактор, не всегда точные решения жюри). Но можно утверждать, что премия: 1) способствовала вниманию к самой современной прозе; 2) расширяла познания читателя новыми годовыми списками; 3) создавала новостные поводы, включала литературных критиков и книжных обозревателей в годовой премиальный процесс. А после вручения, спустя некоторое время, Букеровский комитет в России устраивал конференцию – не только по итогам (об этом неизбежно дискутировали ее участники), но по определенным проблемам развития литературы, издания и чтения.
Сложно устроенный и направленный на поддержание и развитие русского романа в век утраты (конца!) литературоцентризма, механизм деятельности литературной премии, таким образом, влиял на состав и «валютную» ценность (или потерю ценности, если решение жюри было неудачным) литературного капитала в современной России.
Конечно, списки проходили через фильтры времени, – о том, что задержалось в литературе, и можно сегодня вести разговор в связи с «процентами», полученными в результате русским литературным капиталом. Любопытно, что и сам Букеровский комитет способствовал еще одной фильтрации – попросил всех членов жюри за 10, а потом еще за следующие после первого отрезка 10 лет заново проголосовать «короткие списки», определяя «Русского Букера десятилетия». Это особое, дважды отфильтрованное лауреатство получили роман Георгия Владимова «Генерал и его армия» (удостоенный первого «Букера» в 1994-м) и роман Александра Чудакова «Ложится мгла на старые ступени» (первого лауреатства не получил, но вошел в короткий список 2001 года).
Однако лауреатство никому не дает гарантии. Еще Корней Иванович Чуковский говорил, что в литературу трудно войти, еще труднее в ней задержаться и почти невозможно в ней остаться, – по-моему, он прекрасно определил суть формирования и изменений того, что я назвала литературным капиталом.
Сложная задача сегодня и у других литературных премий, особенно крупных, как «Большая книга», «Ясная Поляна», «Национальный бестселлер». Подращивают ли они общенациональный литературный капитал, дважды фильтруя выдвинутые произведения, сначала в группе читчиков-экспертов, а потом в голосовании жюри? Вопрос риторический.
7
Говорит ли это о нашем богатстве? Еще один риторический вопрос. Русская литература XXI века представляет собой мозаику, она фрагментирована, а премии, которые должны были бы, по замыслу, работать на консенсус, не очень-то на него работают. В отсутствие литературного процесса канон проблематичен.
«Дело вкуса»[131], – утверждает названием своей книги бывший распорядитель «Русского Букера» Игорь Шайтанов.
Да, – но вкус «эксперта» может отличаться от вкуса другого, тоже назначенного экспертом волею административного управления премией, – и мало ли таких экспертов сегодня на бедную или богатую, мнения разнятся, – русскую современную литературу!
Дмитрий Бак, пишущий преимущественно о поэзии, печатает книгу под названием «Сто поэтов начала столетия», собирает всех вместе по горизонтальному принципу, принципу алфавита, не выделяя никого по качеству, оставляя оценку и придирки за скобками. Его «современный канон» принципиально вне иерархии[132]. По тому же пути пошло и преобразование премии «Поэт», просуществовавшей дюжину лет, удостоившей звания лауреата «за наивысшие достижения» Александра Кушнера, Олесю Николаеву, Олега Чухонцева, Инну Лиснянскую, Тимура Кибирова, Сергея Гандлевского, Виктора Соснору, Максима Амелина… Теперь почти 100 членов жюри премии «Поэзия» (соответственно, большое число номинаторов) выбирают одно стихотворение – один поэтический перевод – одну статью о поэзии из множества номинированных. Принцип иерархии принципиально размыт – так же как и в премии «Большая книга», где механизм еще более лукав: отбор из списка выдвинутых издательствами осуществляют всего три (теперь к этому свелось) эксперта, по своим – трем – вкусам, они же и второй раз фильтруют свой же список примерно до 9–15 книг, а потом 100 человек, входящих в жюри, голосуют по короткому списку баллами, и путем подсчета баллов счетная комиссия в своей комнате определяет победителя[133].
И тут я еще раз вспомню И. Сухих: «В эпоху плохо понятого постмодернизма формирование канона пытаются представить по образцу создания бестселлеров. Большой канон заменить модным [через] усилия критики и рекламной журналистики, авторские и издательские спекуляции, опять-таки связанные с рекламой. По существу, речь идет об утрате иерархии». Происходит «реструктуризация культурного пространства по принципу супермаркета»[134].