При этом: Дмитрий Данилов работает с настигшей нас языковой бедностью, а Ирина Поволоцкая – с утраченным языковым богатством. «Умирают старые слова. Никто больше не скажет: жасмин благоухал». Но ведь не в благоухании жасмина дело – вот, скажем, выходят из вокзального зала ожидания гонимые милиционером, проверяющим наличие билета и, значит, право на пребывание в теплоте вокзала, бомжи – какое там благоухание! – «Никто, кроме него, кажется, билетов и не искал. Все прочие замедленно аккуратно собирали вещи, вещички, пакеты пластиковые с выцветшими картинками – а чемоданов ни у кого и не было! и неуклюже вставали, молча в затылок, в пионерскую линеечку, в зековскую череду, и медленно и мимо розовощекого представителя закона, а тот уже был не один, с ним еще двое, помладше чином и ростом поменьше, томились, скучая, пока эти выйдут, а эти – шаг за шагом – к высокой двери, не глядя ни на службиста, ни на его подручных, ни на редких сударей и сударынь. Но и друг на друга не глядели, а как заведенные шествовали, обреченно, но не стыдливо, тихо, но не покорно, волоча ноги или под себя подгребая, как та женщина рядом, оказавшаяся не ровесницей, а крепкой еще бабенкой с размазанными от спанья губами, так она еще и прихрамывала, постукивая ногой, и потому была последней. Отстала, когда они уже удалились, исчезая, один за другим, но все вместе».
И ведь уже совсем не важно, литературная ли задача. Она решена так, что ее и не видно, не заметно. Как будто написалось – само.
И вот какое странное дело.
Когда постановка литературной задачи существует в поэзии, это кажется само собой разумеющимся и необходимым. Без поставленной задачи нет и не будет самой поэзии, как не будет балета без позиций, без базовых элементов, которые виртуозно варьирует хореография, хоть старая, хоть новейшая. И это все как-то понимают, причем понимают даже минус-прием, когда он необходим. Но когда проза… прошу прощения за сравнение с театром – но ведь никакой сумасшедший не говорит, что театр, лишенный театральности, есть театр. Проза – а не жизненный опыт.
«Как в жизни».
Нет, не так.
Словесная вязь может показаться кому-то (?) излишней, но именно это преодолевает новые штампы новой (по времени создания) прозы: быстрой на ногу, но еще быстрее остывающей. Здесь, в прозе, о которой идет речь, – у Д. Данилова, И. Поволоцкой, Т. Толстой, – слов вроде бы много, иногда, вдруг покажется, излишних, но это только кажется. Лишнего нет. Слова необходимы и функциональны. Даже повторы затверженных речевых штампов, как у Данилова, – твердо стоят на своих местах и чужого места не занимают. Это – языковая необходимость, а не имитация «избытка от роскоши».
Вот почему, как мне представляется, в принципе рассказ и повесть сегодня литературно интереснее и даже значительнее романа. (Разумеется, не всякий рассказ или повесть и не всякого романа.) Не буду повторять очевидное, что бриллиант в огранке уменьшается. Но ведь то, на чем я настаиваю, любезно не только мне, но и литературным богам: Языку и Стилю.
(Несколько лет тому назад, еще до смерти Асара Эппеля, Людмила Петрушевская назвала его первым среди писателей – если бы его вовремя прочитали, добавила она. Вовремя… Думаю, что если бы сегодня – сделаем предположение из области фантастики – вдруг появился Бунин с рассказами, то и его бы не прочли. И не стал бы он популярным, как Прилепин; а тот молодец, ведет себя правильно, ловит момент и гонит движуху: только вчера выпустил сборник литературно-критических эссе «Книгочет», а сегодня уже – «Антологию четырнадцати» женских рассказов о любви. Даже Бунин не обогнал бы по вниманию читающей, повторяю, публики – куда ж Эппелю, который умер – на самом деле – непризнанным, то есть не занявшим в литературной иерархии того места, которое ему полагалось.)
Мало кто из прозаиков разделяет эту литературную религию. А напрасно.
Боги накажут.
2012
Наличность и личность
«Русская литература находится в своем зените, ни о каком упадке речь не идет».
«Современная литература, во всяком случае российская, в массе своей больна бледной немочью. Книжки пишут вялые, неталантливые, просто занудные. Темперамент же и энергию подменяют истерикой, криками или перверсиями. Одни современные книжки напоминают беспорядочную свалку исторических хроник, другие – инструкцию к пылесосу. Притом что и героя своего, этот самый пылесос, авторы обычно любят недостаточно и вообще плохо представляют, как он выглядит».
Диагнозы современной изящной словесности не только разные – противоположные по смыслу.
Угадать будущее, увидеть, вернее провидеть, тенденции, или, как теперь принято говорить, тренды, сложно. И в жизни, и в литературе. Однако определить перспективные почки, откуда пойдут веточки, или нащупать точки, откуда грозит гибель «древу», исходя из сегодняшней ситуации, можно попробовать. И, поставив диагноз, перейти к прогнозу. Возможного, но необязательного – ибо, продолжим известную мысль Юрия Тынянова, литература капризна.
В какую сторону и с какой силой дует литературный ветер? В какую сторону, вернее стороны, мутирует современная проза? Какие задачи ставит и как их решает – или не решает – не столько сознательно, сколько органическим развитием? Или застыванием, остановкой, превращающей остановленное развитие в органические отходы?
И что в конечном счете побеждает и остается – тренд или индивидуальность? Направление – или выламывающаяся из всех трендов личность? Вопрос не так прост. А ответ – неоднозначен.
1. Вертикаль (история)
«Сегодня литература и история как бы меняются местами – констатирует критика. – История выступает за миф, а литература – за правду».
За правду – не за правду, но за правду, движимую воображением, – так будет точнее.
Исторически ориентированное сознание было стимулировано датой, русским веком: 1917–2017. «Иностранная литература» и «Знамя» выпустили спецномера (№ 11), «Дружба народов» включила писательское воображение – «А где бы ты был в семнадцатом году?».
Сергей Носов видит себя «разумеется, Лениным», только по-носовски измененным апатичностью. Вячеслав Рыбаков оказался бы среди тех, кто «мочил косную тушу империи в сортире». Андрей Родионов стал бы «сопереживать большевикам…». Всеволод Емелин: «Если ты поэт, твое место