Издательства, испытывающие желание если не переломить ситуацию, то хотя бы чуть повернуть ее, прибегают к уловке сериальности – как идее, взятой взаймы у той же толстожурнальности. Раньше других запустил свою «черную» серию современной прозы «Вагриус»; сменившейся на «серую», а потом и на «женский почерк», теперь еще и на «буквичную», как я ее для себя именую (на всю обложку – начальная буква фамилии автора). Свои серии имеет «Лимбус-пресс», продолжается своя серийность в «Амфоре», за счет серий переформатирует (но все-таки не совсем оставляет своим вниманием) современную прозу «Эксмо»; у «Олма-пресс» после ухода громко хлопнувшего дверью Бориса Кузьминского ничего из серий не произросло.
И ведь тиражи-то – хоть и небольшие, но уж побольше, чем вместимость театрального зала! Театральный зритель – коллективная душа – поменьше коллективного читателя будет. (Не говоря уже о посетителях филармоний-консерваторий.)
И никто не говорит, что серьезный театр умер (остался, мол, один «Народный артист» или «Аншлаг»), что сложная музыка умерла! Множатся и высокопрофессиональные телепередачи на канале «Культура» и о театре, и – особенно – о музыке.
А литературе – вот вам! У вас – дефолт…
Разумеется, дело не только в каких-то них, дело – в нас.
Кто, например, мешает – препятствует – издательствам продвигать своих серьезных авторов и свои серьезные серии? Кто мешает пиарить не только донцовых-устиновых-марининых-дашковых?
А если уговаривать, что хватит грузить мозги, что пора по пиву и расслабляться?
Он и расслабится.
Человек, в том числе и (потенциальный) потребитель культуры и литературы, есть существо до-вер-чи-во-е.
5
Люблю литературу,
но странною любовью.
Многие из пишущих о ней любят скорее отдельных писателей, чем литературу.
Поэтому, если следовать указаниям в газетах и тонких журналах, то читать надо тех, кого любят газетно-журнальные обозреватели.
А у них очень пристрастное отношение – к «нашим» и «ненашим», «своим» и «чужим».
Самое любопытное, что в категорию «наших» и «своих» сегодня в основном попадают зарубежные писатели. Читатели (да и чуткие книготорговцы) предпочитают переводы оригинальным русским текстам. Впрочем, такие ли уж они оригинальные?
Иоанне Хмелевской, родительнице поджанра иронического детектива, пришлось посторониться перед российскими клонами и эпигонами – и это пример не единственный.
Впрочем – секрет не секрет, однако непонятно.
Почему самыми читаемыми по-русски авторами (русскими писателями) стали Харуки Мураками и Паоло Коэльо?
А ведь если почитать газетные рецензии, то у нас и в отечестве пишущий каждый талант, каждый второй – чуть ли не гений.
Перефразирую гоголевское: если книжечка вышла, значит, где-то сидит и читатель ее, – если книжечка вышла, где-то сидит и хвалитель ее.
Да-да, гении, в крайнем случае – большие таланты.
Говорить и писать о литературе адекватно стало делом одиночек, кажущихся – на фоне всеобщей радости – неадекватными.
Примеров – пруд пруди.
Беру наугад один из выпусков «Литературной газеты» и вижу не рецензию, а «Раздумья». Такой вот пафос – и соответствующий подзаголовок к статье «Двуединая сила. Раздумья о прозе Веры Галактионовой». Чтобы вдосталь пораздумывать, автор (Сергей Куняев) вспомнил и выстлал свои заметки: Шолоховым, Достоевским, Михаилом Бахтиным и святым Евангелием. «Мир героев Галактионовой пронизан мифами и толкованиями», «вечная тайна бытия определению не поддается, можно лишь внимать ей, воспринимая художественное слово как связующую нить с незримым миром, энергия которого…» и т. д. Аннотация относит рецензируемого автора к «безусловному модерну, идущему от мифотворчества», – наш критик отряхает с автора этот унизительный намек, который «слишком напоминает пресловутый «постмодернизм»… (Хотя у каждого знающего предмет от таких теоретических предположений едет крыша: между модернизмом и постмодернизмом, как известно, нет ничего общего.) Проверим приведенной Сергеем Куняевым в доказательство цитатой: «Бледное солнце, похожее на луну, забывшую уйти в ночь и заблудившуюся в дневном тяжелом небе, слепо глядело сквозь серую недвижную пелену». Эпигон он и есть эпигон – очевиден и неопровержим.
Я – не о групповых (даже) пристрастиях. Я – о стиле: когда восторги предсказуемы на сто процентов, о какой профессиональной разборчивости, о каком влиянии критики может идти речь? Читатель умнее, чем думают авторы восторгов: он безошибочно определяет джинсу, в том числе – и дружескую, в том числе – и групповую. Конечно, в книгоиздании ходят деньги другие, чем на ТВ (восторги по поводу еще не вышедшего на экран «Ночного дозора» стимулируют количество копий, от которого прямо зависят доходы производителей), но все же – деньги. И довольно крупные – особенно в сравнении с гонорарами, получаемыми (если получаемыми) авторами современных стихов и не массовой прозы. Но и тут – возникает такое ощущение – одобрение/поглаживание, не влияющее на доходы, важнее всего.
Отсюда – сокращение влияния серьезной и отвечающей за свои слова критики.
Даже по сравнению с советским периодом, когда какие-то вещи, например, хвалить секретарскую литературу – считалось неприличным и сразу же губило репутацию критика.
При этом нельзя не отметить, как продуктивно работают с литературой и в литературе мои коллеги Алла Латынина, Ирина Роднянская, Андрей Немзер, Владимир Новиков. Только вот вопрос: на что – и