Власть, как известно, развращает; абсолютная власть развращает абсолютно. Так же развращает и влиятельная публичная бездоказательность – обвинений, приговоров, одобрений. Тем более – бездоказательность с апломбом, имеющая успех.
6
Существует одно очень важное противоречие.
С одной стороны – когда по кругу бесконечно повторяется одно и то же, это утомляет литературную сцену. Одни и те же люди (литературные персоны, литературные персонажи) играют одни и те же роли. Закончить эту игру они уже не могут. Сменить собственное амплуа? Они давно в рабстве у своего имиджа – хотя под страхом литературной казни в этом не признаются. Маска роли давно срослась с персонажем. Примеров тому, увы, не так уж мало. В качестве генералов ярмарок, премий и презентаций они переходят из одного разукрашенного помещения в другое, уже заботливо уставленное едой и напитками. Они уже могут не петь – только ходить, как в известном анекдоте. Но они все-таки побаиваются совсем уж молчать – и они, увы, поют. Это им не прибавляет веса, но и – удивительным образом – не убавляет репутации.
С другой стороны – налицо перепроизводство худтекстов и, естественно, авторов, эти тексты созидающих.
Хорошим тоном стало сразу и не откладывая запускать это перепроизводство в формат антологии.
Так издана «антология новейшей русской поэзии» – «Девять измерений». Сама идея этого «сборника цветов» поколения была изящной: 7 поэтов плюс 1 иностранец-переводчик плюс 1 редактор-критик представляют (каждый) еще по 7 поэтов; 9 × 7 – получаем поэтов одного поколения числом 63. Умножаем 63 еще на количество стихов представленного автора – число «антологических» стихотворений зашкаливает за полтысячи. Но… не буду придираться к проекту; может быть, такой выпал великолепный урожай. Не уподоблюсь Фирсу «Вишневого сада». И сушили, и возами возили. И сушеная вишня была, по словам Фирса, сладкая и сочная.
Из справок об авторах (антология серьезно готовилась) узнаю, что вся антологическая массовка как на подбор состоит из исключительно интеллигентных по роду занятий (кроме сочинения стихов) людей. И молодых, а иногда и просто юных. Может быть, в детстве они завидовали тем барачным детям и сиротам, что безнаказанно писали плохие слова на заборах? А им не повезло: их заставляли ходить в музшколу и читать «Робинзона Крузо». Скучно жить на этом свете, если человек, написавший слово из трех букв не на заборе, а в строке, автоматически получает пропуск (антология) в актуальную литературу. Все это напоминает анекдот о первокласснике, прибежавшем с новыми знаниями к родителям. «Настоящая антология – первая попытка представить под одной обложкой всю пестроту картины…» Так уж и всю? Хотя, отмечу, в антологии есть прекрасные авторы – и очень хорошие стихи. Но…
Вот и еще одна реализованная идея времен дефолта, когда стоимость поэтического слова от лауреата премии Андрея Белого Ярослава Могутина (спасибо жюри) приравнена к стоимости поэтического слова объявленных лауреатами новой премии Anthologia, учрежденной «Новым миром» (М. Амелин, И. Лиснянская, О. Чухонцев). И тут – антология, и здесь anthologia. В одно время. В одном месте. И даже объединяет их одно имя – Максима Амелина.
Статье Ильи Кукулина, открывающей «Антологию», предпослан эпиграф из Михаила Айзенберга: «Это попытка сосуществования и влияния различного вместо тиражирования подобного». Но вот что самое интересное: в «Антологии» робко проявилась новая стилистика. Проб, экспериментов, эстетического риска, смелости… Даже несчастного верлибра, который здесь смотрится робкой новинкой, – и то чуть. Более всего – ямбы и хореи.
Это – к вопросу о языках, о различном и подобном. Это и делает антологию «Девять измерений» симптомом «общей ситуации в российской литературе», как утверждает Кукулин.
7
Дефолт стал угрожать литературе не с того момента, когда каждый желающий смог выпустить книжечку стихотворений. Можно на ксероксе размножить красивые денежные знаки; но ценности они не обретут: должны быть обеспечены золотым запасом всего государства. Другое дело, если в обществе при помощи экспертов эти бумажки ходят наравне с настоящими. И покупатель, и продавец начинают путать – где настоящие, где фальшивки… Да еще и вам втюхивают, что фальшивки-то новенькие («новейшие»), а ваши денежки выглядят слегка потрепанными. Не обладающее ценностью объявляется, наоборот, ценным; а ценное – погашается. Что же тогда?
А тогда вот что.
Сидишь в театре на спектакле Эймунтаса Някрошюса «Вишневый сад». А публика реагирует не на игру и не на режиссерские находки, не на разыгранные паузы, делающие пьесу Чехова поистине кружевной, а каждую реплику – весомой, – на гэги она реагирует. Если кто какое смешное коленце выкинет. Скомикует.
То есть на отходы, на чепуху.
Самая главная проблема, получается, – не литература как таковая. Не ее состояние ввергает ситуацию в дефолт. А неразличение публикой (и в том числе критиками, увы) настоящего и ненастоящего, талантливого и бездарного, истинного и фальшивого, ценного и дешевого.
Дефолт случился с публикой. А не с пьесой Чехова, не с режиссером Някрошюсом, не с артистом Мироновым. Любовь к «Аншлагу» не прошла без последствий.
Дефолт случился и с читателями. Литературные ресурсы ведь никуда не исчезли – как не исчезли в России полезные ископаемые, леса, реки, города во время экономического дефолта 1998 года. Политика экономическая обрекла тогда Россию на дефолт. Всякое сравнение, конечно, хромает, но на литературный дефолт обрекает литературная политика – в широком смысле слова, включающая в это понятие и премиальную систему, подрывающую доверие к лауреатам, и монструозные по цифрам конкурсы (30 тысяч! 40 тысяч! Нет, уже 50 тысяч участников забега!), и неразумная издательская стратегия, вернее, отсутствие таковой; и циническое отношение к своему делу книгораспространителей.
Плохо еще и то, что в результате дефолта читатель делается подозрителен и к подлинному литературному капиталу – он теперь всего боится, боится, что его надувают и здесь, не хочет более быть лохом. И – перестает читать. Перестает быть читателем. Освобождается от этой необязательной теперь привычки – как от вредной. Раз обманули, два подсунули… больше не читаю. Бесполезная трата времени. Собирает диски, грибы, ягоды, слушает музыку. Смотрит видео. Он – в курсе, он – продвинутый. Стало не стыдно быть нечитателем, – ведь существует множество других, более полезных и практичных не только занятий, но и развлечений. И потом, если уж очень захочется, – можно потреблять и не самопальный отечественный продукт, а проверенный иностранный. Фирменный. На который затрачены были усилия не только западного писателя, но и 1) западного издателя; 2) западной прессы – иначе бы здесь не