– Я свою волю высказала, когда свату каравай вернула. – Варя с опаской взглянула на Сыре Овто.
– Свату твой совозмей крепко бока намял, – засмеялась Вирява и похлопала Сыре Овто по шкуре. – Только жених-то настырный. А я, Варенька, страх как настырных люблю! И к медведям у меня слабость. Так что извиняй, пришлось тебя выкрасть, как обычай велит.
– Хороши же у жениха дружки! Дождались, пока мужчин дома не станет, и лишь тогда явились, – вырвалось у Вари.
Сыре Овто глухо зарычал, заворочался, встал на четыре лапы.
– Правду Варай говорит, дурное дело вышло. Новый вожак верьгизов трусоват и приказ трусливый отдал.
– Не к лицу тебе перед девкой оправдываться, тебе, древнему как мир! – повысила голос Вирява.
Сыре Овто помотал головой:
– Кровь пролилась. За кровь – или месть, или прощение полагается. Прости, Варай, что с вашей лучницей так случилось. Наша это вина.
Варя подняла взгляд.
– А что с ней? Что с Аленой?
– Дурни-оборотни весть принесли, что погибла она, вас с малым дитем защищая.
Варя пошатнулась, перед глазами поплыло. Аленушка… Как же так…
– Прости. Тот, кто это сделал, навсегда будет изгнан из стаи. Никто не обмолвится с ним ни словом, никто не придет к нему на помощь до самой смерти…
– А Танечка? Что с ней? – Варя видела и слышала как в тумане.
– Жива! Твой служка с ней, – бросила Вирява.
– Служка? – Туман тут же рассеялся. – Это у тебя, Вирява, кругом одни служки! Следят, гадят, убивают! Куйгорож всегда был моим другом, а стал моим возлюбленным! Да, я отдаю ему приказы, но не госпожа ему!
– Возлюбленным?! – расхохоталась Вирява, и лес засмеялся вместе с ней. – Да ты хоть знаешь, кто такой Куйгорож? Сколько хозяйской и чужой крови на его руках? Моим верьгизам и не снилось! Не человек он, не может быть между вами союза!
– А жених, которому вы меня сватаете, – человек? – закричала Варя, и лес подхватил ее слова.
– Больше человек, чем медведь, и больше человек, чем Куйгорож! – процедила Вирява. – Издревле девушкам считалось за честь стать невестой Овто! На Медвежьей земле будешь жить, как сыр в масле кататься, медвежат воспитывать. Говори, согласна на брак?
– Медвежат? Ты, наверное, забыла, почему я приходила на берег озера со знахаркой в Шимкине, о чем просила Ведяву? – засмеялась Варя.
Лес затих. Вирява опустилась обратно на свой древесный трон.
– Сам с ней разговаривай, Сыре Овто. Надоело пустословить!
Сыре Овто втянул лесной воздух, шумно и долго выдохнул.
– Не жену себе ищет молодой Овто, а мать для своих медвежат. Беда у него стряслась. Умерла его супруга, едва начав второй век отживать. Согласишься – и погибели избежишь, и большую услугу медвежьему роду окажешь, – склонил голову древний зверь. – Девочку с собой можешь взять. Примем ее как родную. Знаем, что сердцем ты к ней привязалась…
Еще тише стало в лесу. Только далекое солнце играло на шкуре медведя, пронзало панар Вирявы, плескалось в ее зеленых глазах, глядящих на медведя сочувственно и тоскливо.
– Мне надо подумать, – тихо сказала Варя.
– Срок тебе на раздумье даем – до заката! – заключила Вирява, махнула рукавом и исчезла.
Древний медведь поклонился, лег в листву и слился с ней, точно и не было его. Остались лишь две рыжие белки. Они прыгнули под ноги Варе и побежали вперед, указывая обратный путь.
Легенда о невесте Овто
Можно ли пропеть все как было, не забыв ни словечка, ни травяного шепота, ни птичьего звона? Ох, нельзя, девоньки, вай! Расскажу, что своими ушами не раз слышала, да не своими глазами видела, по кусочку, как разбитое зеркало, собрала.
Ульяна лежала в беспамятстве, в жарком бреду три дня. Три дня читала над ней ворожея заговоры, три дня сестры обтирали ее и поили ведьпря[83]. Три дня назад ходила Ульяна в лес за сорока травами для отваров. Далеко зашла, как обычай велит, – чтобы петухов родного села не было слышно. Себя не жалела, против солнца перед нужным цветком вставала, чтобы тень на него не падала, целебной силы не лишала. А как вернулась – так и осела во дворе, порога дома не переступив.
Ворожея и лоб Ульяне обдувала, и руки к горячему телу прикладывала – ничего не помогало. Последнее средство осталось у знахарки. Попросила принести нож и самым лезвием у пупа, и внизу живота, и на груди кожу крест-накрест до белых полос продавила, ни капельки крови не пролив. Пошептала быстро-быстро, а потом матери Ульяны наказала:
– Не встанет завтра твоя тейтерь[84] – скажешь мужу, чтоб отвез ее в лес. Видать, осерчала на Ульяну сама Вирява-матушка, допустила к ней алганжея[85]. Если кто его с Ульянки и сгонит, так только Лесная хозяйка, коли простит. А не простит – знать, тейтерьке уготовлено помереть молодой.
Как забрезжило утро, пришла матушка на Ульяну поглядеть да криком крикнула: залегли под глазами любимой дочери черные тени, а кожа стала белой, точно Назаромпаз укрыл инеем. Позвала она тогда мужа, перенесли они Ульяну на телегу, уложили мягко.
– Отвези нашу тейтерьку подальше в лес, чтоб Вирява-матушка ее увидела, когда свои владения обходить будет, – с плачем попросила она.
Тот лишь кивнул, потемнел лицом и тихонько повез дочку со двора:
– Осторожно беги, лошадушка, не тряси нашу Ульянушку…
Завез он Ульяну в дальнюю кереметь[86], разложил снедь, поставил пиво, зажег родовую свечу, совершил молебен: глядишь, помогут предки Ульяне, уговорят Виряву согнать алганжея. Скрепя сердце, постарев за миг на семь лет, оставил тейтерьку любимую в лесу – на милость Лесной хозяйки.
Ульяна открыла глаза, осмотрелась – не в родном она доме, а в чужом, большом, богатом. Не на лавке – на полатях лежит. Чуть пошевелилась, как из сеней юноша появился. Плечами проход закрывает, головой в высокий потолок чуть ли не упирается.
– Шумбрат, Ульяна! – тихо вроде сказал, только от голоса его посуда загремела.
Хотела ему Ульяна ответить, но не смогла: в горло точно песка насыпали.
– Не говори, Ульянушка, рано тебе еще! – ласково сказал, только от голоса его стены ходуном заходили. – Выпросил я у Вирявы тебе прощение, прогнала она алганжея, да много вреда он успел тебе причинить.
Так сказал – ближе подошел, а под ним половицы стоном отозвались.
Ульяна глянула вниз: не ногами парень шагает – медвежьими лапами. Загривок у него бурый, на голове – не волосы, а шерсть густая, шелковистая.
– Овто-батюшка, не губи! – прошептала Ульяна, скатилась с полатей и в ноги медведю упала.
– Какой же я тебе батюшка! – рассмеялся медведь, так что изба кашлем зашлась. – Батюшка со старшим братом за рыбой пошли, а меня с