Ульяна оперлась о его ладонь, зажмурилась от страха: вот сейчас раздавит руку медведь. Для него ее косточки не крепче ореховой скорлупки будут. Только чувствует – кожа-то у Овто голая, мягкая и теплая, как остывающая печка. И бережно держит – будто сонную бабочку. В лицо Овто взглянуть не посмела, так он сам перед ней на одно колено опустился, заглянул под растрепанные волосы. Добрые глаза у него оказались, карие, смеются ласково.
– Не бойся меня, Ульянушка! Не обижу. Никто тебя тут не тронет. Как окрепнешь – провожу домой, коли остаться не захочешь, – прошептал Овто тише ночного ветерка, и от его дыхания повеяло травяным и медовым – что томленый чай после бани.
В сенях загромыхало, заскрипело, затрещало нещадно – то ли два исполина, то ли два медведя зашли. Оба еще выше, еще шире в плечах. Ульяна к печи так и попятилась, а они как загогочут – у избы крыша поднялась да на то же место и села. Младший Овто с добрыми глазами на них цыкнул – крыша опять подскочила.
– Не серчай, Ульянушка, мы народ неуклюжий, громкий, но обидеть – не обидим, – проревел тот, что постарше, с проседью.
– Ты живи у нас, Ульянушка, нужды не узнаешь, а как захочешь уйти – только скажи! – добавил тот, что моложе. – А в лесу Вирявином впредь не жадничай – себе бери, но и другим оставляй.
Стала Ульяна в доме трех медведей жить, сил набираться. Скоро и песни запела, принялась избу убирать, штюрьбу[87] варить, пироги рыбные да малиновые печь. Привыкла она к медведям, а к тому, что с добрыми глазами, больше всех привязалась. Он Ульяну вечерами на теплой спине катал, Овтонь мастор показывал.
Приглянулась Ульяне Медвежья земля. Неспешно и мирно жил здесь народ, нужды не знал, дурного слова не говорил. И медведи-то – больше люди были, чем звери, а тот, что с добрыми глазами, милее сна утреннего Ульяне стал. Вот только все равно тосковало сердце дочернее – к родительскому гнезду звало.
Как совсем окрепла Ульяна, как домой засобиралась, сделался младший Овто чернее тучи.
– О чем грустишь, Од Овто?[88] Почему на спине не катаешь? Видно, дорогой ты выкуп пообещал за мою жизнь? Никак срок расплаты пришел? – молвила Ульяна.
– Нет, не о том грущу. Вирява-матушка попросила за тебя услугу малую: лес сторожить, охотников куда ни попадя не пускать… – ответил Од Овто и со смехом добавил: – И малинник не шибко ломать.
Улыбнулась Ульяна, а сама подумала: «Дешево же Вирява мою жизнь оценила».
– Любит она наш медвежий род, Ульянушка, – произнес вдруг Од Овто, как будто мысли ее прочитав. – Редко нам отказывает. Я и тебя спросить об одном хочу, да только боюсь, что ты-то мне откажешь.
Ульяна вскинула на него глаза и зарделась, словно Чипаз щеки опалил.
– Если это то, о чем я подумала, Од Овто, не так обычай велит спрашивать.
Встрепенулся Од Овто, за обе руки Ульяну бережно взял, словно обратной стороной листа мать-и-мачехи погладил:
– Будет тебе и обычай, и честь, Ульяна! Только мне самому знать надо: люб ли?
– Коли сватов пришлешь, каравай возвращать никого не отправлю!
Ох и свадьба была в Медвежьей стране! На века память о той свадьбе осталась. Пшенную кашу чанами варили, большой лукш[89] пекли, блиновали, пуре рекой лили. Медвежий народ пудовыми пятками всю округу в хороводах да плясках утоптал. Одно жаль: родню Ульяны пригласить не смогли. Не всякому путь в Овтонь Мастор открыт.
Полетели денечки супружеские – дни короткие, ночи длинные. Понесла Ульяна на радость медвежьей родне. Вот только тосковало сердце дочернее, все к родительскому гнезду звало.
– Если здесь родишь, будет для нашего дитяти Овтонь Мастор родной землей, а коли нет – вовеки оба сюда не вернетесь, – качал головой Од Овто, за руку Ульяну брал и ее пальцами слезы со своих щек отирал, на траву ночной росой стряхивал.
Осталась Ульяна в Овтонь Мастор, а когда срок пришел, родила двух сыновей – розовые щечки, медвежьи пятки. Молодой отец малышей на руках носил-миловал. Не успели оглянуться, окрепли медвежата, на ножки встали. Вот только тосковало сердце дочернее – все к родительскому гнезду звало.
– Отпусти меня к матушке и батюшке! Пусть порадуются за меня, успокоятся, – попросила Ульяна.
Медведь помолчал, поцеловал ее в лоб – что шапочкой одуванчика провел.
– Вместе пойдем к тебе домой – не к лицу мужу жену с малыми детьми одну отпускать. Только в мире людском и я, и сыновья наши медведями станем. Не испугается твоя родня?
Ульяна засмеялась, прижалась щекой к его груди:
– Что ты! Я первая на двор зайду, про милость Вирявы, про Овтонь Мастор расскажу.
Напекла Ульяна пирогов, приготовила гостинцев для родных – не с пустыми же руками идти. Уложила в высокий короб – да за плечи Од Овто. Так в путь снарядившись, отправилась с мужем и сыновьями на заветный холм с одинокой березой, откуда начиналась дорога в людской мир.
Путь до того места для каждого свой. Где для Од Овто – шаг, для Ульяны – три. Где для медвежат – прыжок, для Ульяны – в обход. А сверху Чипаз-солнце единственным глазом смотрит, грозит прижать к земле. Долго ли они шли, коротко ли, но выбилась Ульяна из сил.
– Садись, Ульянушка, в короб. А гостинцы вынем. Тейтерька родная важнее пирогов, – покачал головой Од Овто, глядя на сбитые ноги жены, и начал снедь выкладывать.
– Что важнее – то правда. Но оставь хоть парочку – я потеснюсь! – взмолилась Ульяна.
Од Овто усадил Ульяну в короб, в руки дал туесок с пирогами, короб крышкой плетеной накрыл, за спину взвалил и помчался. Трудно ему стало бежать. Только не Ульяна его обременяет, а путь, который он за нее идет, за нее прокладывает. Вязнут лапы на ровном поле, травы хватают цепко, давит на него Чипаз горячим глазом.
Остановился Од Овто у ручья испить воды, напоил сыновей, стал Ульяну будить. Она в коробе задремала – точь-в-точь дитя в люльке. Из туеска дух пошел – и сладкий, и мясной, и луковый – так и тянет поесть, сил набраться. А Ульяна глаза на него подняла и попросила тихонько:
– Уж не ешь, Од Овто, пирогов – нечем угощать тебе тещу с тестем будет. У меня самой нутро стянуло, да держусь, гостинцы берегу.
Мотнул Од Овто головой, помчался дальше. Долго ли, коротко ли, тяжко ли, легко ли, только проделал он весь путь и за себя, и за Ульяну, а медвежата своими лапами прошли. Сама выплыла им навстречу Великая береза, ствол ровный, как штатол, а крона где-то высоко в облаках малахитовыми серьгами зеленеет.
Взялись тогда Од Овто с Ульяной и сыновьями за руки вокруг березы. Запел медведь зычно и сильно, славя Великую березу то мужским басом, то звериным ревом. Отозвалось дерево: засветилось изнутри, стало почти прозрачным, слюдяным, растаяло сердцевиной, заклубилось золотым дымом. Выпростала береза из земли корни, протянула их девичьими белыми руками, обняла семью молодого медведя да и втянула вовнутрь.
Ульяна очнулась в родном лесу. Еще глаз не успела открыть, как узнала его по густым запахам, так что слезы навернулись. Бросилась было по знакомой дорожке к деревне, да спохватилась: не видно ни мужа, ни сыновей, только короб лежит распахнутый. Позвала – тишина в ответ. Неужто не отпустила их Великая береза? Только подумала, как послышались треск валежника, глухой рык и повизгивание: несмело вышли из чащобы три медведя – один большой да два медвежонка. Шкуры толстые, блестящие, морды дикие, лапы когтистые,